Читать интересную книгу Ели халву, да горько во рту - Елена Семёнова

– Нет, матушка.

– Дашенька, подавай второе…

Георгий Павлович внимательно разглядывал присутствующих, погрузившихся в трапезу. Воцарившееся было молчание за десертом вновь прервал Володичка:

– Скажите, доктор, какое поприще лучше – статское или же военное?

– Володя у нас никак не может выбрать себе стезю, – пояснила Олицкая.

– Вот-вот, не могу, – кивнул Володя. – А уж пора бы! Мама настаивает, чтобы я по статской линии продвигался. В университет поступал! А у меня к наукам ну никакой решительно тяги нет!

– Иди в военные, – посоветовал Каринский. – Ты мальчик ловкий, статный, ростом прямо гренадёр! Из тебя бы даже кавалергард вышел! А что может быть прекраснее службы в гвардии? Службы Отечеству и Государю? И мундир тебе будет очень к лицу, поверь мне.

Алексей Львович говорил, слегка растягивая слова, с характерным французским прононсом, манерно, и от этого речь его имела какую-то особую музыку и приятность.

– Военная служба мне больше по нутру, если честно, но призвания к ней я не чувствую. Доктор, каково же ваше мнение?

Жигамонт промокнул салфеткой уголки губ и, отложив её в сторону, ответил:

– По моему убеждению, хороша та служба, к которой душа лежит. Вот, у вас к чему лежит она?

– Сказать по чести, я лишь к музыке чувствую настоящую тягу.

– Так вы, позвольте узнать, музыцируете?

– Володя играет на скрипке, рояле и гитаре. Он даже сочиняет музыку, – сказала Елизавета Борисовна. – Я не могу судить профессионально, но мне кажется, что у него недурно выходит.

– Точно, – кивнул Володя. – А папа считает, что музыка – это не занятие для князя.

– Разумеется, – веско произнёс Владимир Александрович. – Князь Львов, к примеру, сочинивший наш гимн, был в первую очередь офицером, приближённым к Его Императорскому Величеству.

– И блестящим, – подтвердил Каринский. – А как он изумительно играл на скрипке! Вы бы слышали! Даже Европа преклонялась перед его искусством! Его скрипку нельзя было перепутать ни с одной другой.

– Зато Глинка не был военным!

– Он не был и князем! – сухо отрезал Владимир Александрович.

– Отец знает, что говорит, – согласилась с мужем Екатерина Васильевна.

– А я думаю, что Володичке стоит учиться музыке, – сказала княгиня. – Может быть, из него выйдет новый Мусоргский или Бородин? Ну, по крайности, Рубинштейн…

– Князь Олицкий – это вам не Рубинштейн! – возразил Владимир Александрович.

– Эх, махнуть бы по Европе! Здесь – что? Даже послужить Отечеству и то порядочно нечем! – патетически воскликнул Володя.

– Музыка – дело доброе. Но, сынок, все композиторы были нищи… Нужно иметь более серьёзные основания в жизни! – сказала Екатерина Васильевна.

– Доктор, какое же ваше мнение? – спросил Володя.

– Какое может быть мнение у меня, когда я не слышал, как вы играете, – пожал плечами Георгий Павлович.

– В самом деле, – согласился Каринский. – Володя, голубчик, может быть, ты сыграешь нам? Музыка вечером – это так восхитительно! Я до сих пор не могу забыть музыкальные вечера в Петербурге. Как играл Лист! Как пела несравненная мадам Виардо!

– Вы слышали Виардо, Алексей Львович? – переспросил Жигамонт.

– Да, шер ами, я имел это несравненное удовольствие. Удивительный голос! Когда слушаешь, всё прочее исчезает для тебя. Говорят, что Гризи не уступала ей, но Гризи я не имел счастья слышать. А мадам Полина – это… – Каринский сделал выразительное лицо.

– Решено, – улыбнулась княгиня, – идёмте все сейчас в гостиную, и Володя нам сыграет что-нибудь.

– Авек плезир, ма тант11, – просиял Володя.

Жигамонт допил бокал сухого белого вина и проследовал в гостиную, в которой, как оказалось, было оборудовано нечто вроде небольшой эстрады, на которой стоял белый рояль. Собравшиеся расположились в уютных, мягких креслах бежевого цвета в тон кремовым шторам, коврам, стенам. От обилия светлых тонов гостиная казалась почти воздушной. Володя принёс скрипку, прыжком вскочил на эстраду и, отбросив со лба длинные пряди волос, заиграл.

Георгий Павлович закурил трубку и стал слушать. Сам он никогда не играл ни на одном музыкальном инструменте, но любил музыку и хорошо чувствовал её. Живя в столице, он старался не пропускать выступлений московский и заезжих виртуозов, часто бывал в опере, хотя предпочитал ей симфоническую музыку и романсы. От игры Володи он не ожидал ничего выдающегося и был удивлён тому, как вдохновенно и даже талантливо играл молодой князь.

– Хорош, не правда ли? – шепнул ему Каринский.

– На удивление…

Юноша закончил игру и ожидающе посмотрел на доктора.

– Браво, Володя! – воскликнул Родион, обнимая друга.

– Дивно, дивно, – закивал головой Алексей Львович.

– Итак, доктор, что скажите? – спросила княгиня.

– Я не специалист, – отозвался Жигамонт, поднявшись, – но мне кажется, что вы, князь, могли бы добиться больших успехов на музыкальном поприще. Во всяком случае, вам следовало бы поехать в Петербург или Москву и продемонстрировать свои умения людям знающим.

– Спасибо, доктор, за диагноз, – полушутя поклонился Володя. – Что ж, может, и, в самом деле, махну по осени в Москву! Чем чёрт не шутит…

Юноша не успел докончить, так как в гостиную вошли двое: невысокий, сутулый человек с изрядными залысинами на крупной голове и старый священник с суровым лицом и белыми, как снег, волосами.

– О, отец Андроник! – тотчас поднялась навстречу княгиня. – Мы уже беспокоились о вас. Что произошло?

– Прошу простить, Елизавета Борисовна, меня срочно позвали к умирающему, – голос священника оказался немного резким.

– Что? Кто-то умер?

– Да. Прохор Саватьев.

– А… Да-да, – Олицкая вздохнула, – он уже давно хворал. Царствие небесное ему. Отличный плотник был и детей справных вырастил. Старуху его жаль, но у неё, благодарение Богу, уже внуки есть: справится. Заеду днями проведаю её.

За окном зарокотал гром.

– Никак там гроза? – спросил Родион.

– И преизрядная-с, Родион Александрович, – кивнул спутник священника. – У отца Андроника бричка сломалась. По счастью я как раз возвращался из города и подвёз его.

– Спаси вас Христос за то, Архип Никодимович, – поблагодарил отец Андроник.

– Я сейчас велю ужин вам подать, – решила княгиня.

– Не стоит, Елизавета Борисовна, – покачал головой священник. – Я не голоден. К тому же нынче постный день. Мне бы разве чаю крепкого горячего да бараночку.

– Архип Никодимович, распорядитесь, пожалуйста, – сказала Олицкая. – И комната для отца Андроника пусть готова будет. И сами согрейтесь обязательно.

– Всенепременно-с, – отозвался Архип Никодимович и ушёл.

Этот человек с первого взгляда не понравился Георгию Павловичу. Во всём облике его сквозила хитрость, изворотливость и скрытая враждебность, и глубоко посаженные глаза его смотрел исподлобья как-то недобро. Зато отец Андроник всем видом своим внушал почтение и доверие. Высокий, худой, ещё крепкий старец в простой рясе, словно сошедший с древней иконы, он неспешно подошёл к каждому из собравшихся, приветствуя их. Княгиня немедленно представила ему доктора, и он благословил его.

Явившаяся Даша принесла чай с баранками и вишнёвым вареньем, к которому священник не притронулся.

– Отец Андроник – настоящий аскет. Не пьёт ни спиртного, ни кофе, а только воду и чай. Мало ест и спит. Образец подвижника. Из него вышел бы превосходный епископ, но он, кажется, вовсе не стремится к возвышению, но даже чурается всего с ним связанного, – шёпотом сказала Олицкая доктору.

– А что за человек был с ним? – спросил Жигамонт.

– Это наш управляющий, Лыняев. А что?

– Неприятная личность.

– В высшей степени. Но дело своё знает. Потому и держу. Откуда мне знать, будет ли иная личность приятнее? А когда ещё и дурак окажется? К тому же Лыняева я знаю, как облупленного, а к другому ещё приноравливаться. Кстати, Дашенька – дочь Архипа Никодимовича.

– Никогда бы не подумал…

Володя вновь завертелся по комнате, кажется, будучи просто не в состоянии сидеть на одном месте:

– Нынче прекрасная ночь! Гроза! Чем мы развеем нашу скуку?

– Тебе скучно, мой дорогой? – усмехнулась Елизавета Борисовна. – Скуке есть одна причина: безделье.

– Мне нет, тётушка! Но дядя, кажется, уже изволил заснуть!

Антон Александрович, в самом деле, дремал, подперев голову кулаком.

– Говорят, теперь во всех петербургских гостиных занимаются столоверчением, – сказала Екатерина Васильевна. – Может быть, не отстать и нам от высшего общества? Я слышала, что Муромцевы довольно часто устраивают у себя сеансы…

– Муромцевы – дураки, – резко бросила Олицкая. – Они бы лучше о своих мужиках больше заботились, а не столы вертели. Ишь невидаль!

– У вас, Елизавета Борисовна, все дураки, – нахмурился Владимир Александрович. – У них мужики себя помнят, и в строгости живут! А вы их распустили! Каждое неумытое рыло на барское крыльцо лезть норовит!