было реальным.
Теперь моя Тьма будет защищать её; также, как и она почувствует, если со мной что-то случится. Светом напитать она меня не сможет. До Ритуала. Темных Свет выжигает.
Обведя взглядом площадь, я откашлялся:
— С завтрашнего дня в Городе будут объединены два мира, две силы, две части Мироздания, — прячась в тенях я часто слушал уроки Вождя. Жаль, что понимал лишь то, что он рассказывал детям.
— День невозможен без ночи, Свет невозможен без Тьмы. Пока нет Солнца, нет и тени. Те, кто не хочет жить по новым законам, могут уехать. Срок, — до вечера.
Народ расходился с площади неохотно, хмурясь, недовольно перешептываясь.
Ко мне подошел Жрец,
— Мой повелитель, — служитель склонил голову, — Единожды выбрав Тьму, мы не можем ей изменить. Могу ли я взять на себя смелость переубедить Вас?
Я вскинул бровь, — Но я не отрицаю Тьму, лишь хочу присоединить к ней Свет. Стать еще сильнее, — жрец покачал головой,
— Неправильно это. Ересь. Отпустите меня, Князь, — похоже я не подхожу к Вашим новым теориям.
Я лишь вздохнул, опуская голову в знак согласия и взмахом руки отпуская его. Через час на всех площадях глашатаи оповестили, что уезжающие не будут подвергаться преследованиям и могут забрать с собой всё своё имущество.
Первым уехал Жрец, которому почти ничего не нужно было собирать, за ним потянулись повозки зажиточных горожан. Черных среди них не было. Так, несколько одержимых бесами. Легко оставались лишь те, кому некуда было ехать и бедняки, которым нечего было терять. Эти были уверены, что их жизнь что во Тьме, что на Свету будет одинаковой. Ну и воины. Эти связаны клятвой.
Недовольных окорачивала стража. Милосердия в нашем Городе отродясь не было.
Судили по Справедливости. Местные порядки знали. Последнего пришлого убийцу забили камнями уже больше года назад. Начинали всегда свидетели, автоматически становившиеся палачами после вынесения приговора, а потом присоединялась семья погибшего, требующая отмщения.
Гостей на ночь у нас не оставляли, а днем город был под присмотром Колдуна. Да и камень, — он всегда шептал мне обо всём, что происходит. Стоило приложить руку к стене, и моя Тьма слышала каждого.
Так я простоял сутки, слушая Дару. Слушая и не слыша. Её шаги, дыхание, слова, — да. Но мысли? Или в ней нет Тьмы? Мне было не за что зацепиться.
Я не позволил ей увидеть солнце, замуровав в городской стене и нагнав морок, да и Колдун всячески пытался ослабить её, боясь, что не удержит долго в каменном мешке. Мы оба надеялись, что она смирится.
К ночи, устав от рысканья пустынников по Городу, и выставив их за ворота, я решил соблазнить Дару. Или она не женщина? Нужно лишь слегка помочь.
В-принципе, будь она из наших, я бы просто провёл обряд присоединения и взял её. Или в собственность, — если рабыня, или женой, если свободная.
Просто так соблазнить бы не решился. Во-избежание, так сказать. У нас за такое скопили. Женщина была собственностью отца. Или мужа. Как осёл или сундук. За воровство рубили руку, которой воровал. За изнасилование, — то самое, чем насиловал.
Если девушка ложилась по согласию, то её наказывали тоже, заливая её естество кипящим медом. Пусть будет так сладко, что слипнется. Оно и слипалось, заживая страшными рубцами. Смерть была бы желаннее. Но смерть тоже нужно заслужить. Хотя какой спрос со слабой женщины? Разве она устоит перед Тьмой?
Город жил по закону Справедливости, и наказание было обязательным условием. Отсутствие его вело к следующему преступлению.
Наблюдая за девушкой из Теней, я видел просыпающуюся в ней чувственность, — в каждом её наклоне головы, развороте плеч, лёгком смехе, в том, как она расчесывала волосы в купальне.
Вот в купальню я тогда поперся точно зря. Не зря Колдун меня пытался остановить.
После этого я стал одержим ею, начал пробираться в шатер собрания практически ежедневно, стоя в Тенях, на женской половине, боясь выдать себя даже вздохом. Ворочаясь потом ночью без сна, я давал себе зарок больше не появляться в стане. Но уже в следующий полдень находил себя на том же месте, любуясь наклоном её головы, золотым завитком волос, все время выбивавшимся из-за уха, нежными пальцами, перебирающими амулеты, висящие на шее. Любовался и одновременно слушал уроки её отца.
Приходя, она сбрасывала сандалии и садилась, смешно поджимая под себя ступни. Ступни, на которых я готов был целовать каждый пальчик.
Учились пустынники странно. Мебели у них не было. Опускались прямо на циновки. Ничего не писали, лишь слушали. А Вождь говорил вещи странные, зачастую совсем невозможные. Говорил о том, что нет Света без Тьмы, как нет дня без ночи. Что нельзя убивать в себе желание, даже самое тёмное, стыдное, грязное. Ничто не создано зря. Нужно лишь понять зачем, придать ему форму, взять его силу, изменить направление, научиться контролировать, заворачивая в Свет; что оболочка человека временна, а Свет души вечен. И в каждом есть искра Неназываемого, частица Его сути. И суть эту развивать можно и должно. Растить, как пламя костра, питая силой. Темной. Потому что сила Света проста и ясна. Она ослепляет и порабощает.
Получается, племя использовало силу Тьмы? И темные желания? Всё это было не понятно.
Иногда он вскидывал голову от огромной книги, лежащей перед ним на полу, упираясь взглядом прямо в меня. Видел? Нет, вряд ли. Но наверняка, что-то чувствовал.
Амулет, напитанный Тьмой, надёжно скрывал меня в Тенях. А пластина из Черного камня, которую Колдун смог оставить в самом темном дальнем углу шатра в один из наших официальных приездов в стан, давала мне теперь возможность перемещаться сюда, прямо от жертвенника.
Ритуал не простой, — расстояние все-таки на час ходьбы. Но теперь я знал, что могу ходить сквозь Тьму и за пределами Города. Были бы здесь стены, было бы проще! Но мне досталась лишь опаленная черным пламенем тонкая каменная пластина под ногами, связанная ритуалом с жертвенником, с которой нельзя было сойти и Тьма, скрывающая меня. Хорошо еще Колдун не спрятал пластину на мужской половине, где нас обычно принимали пустынники.
Мне бы остались лишь уроки.
Странно у них все-таки всё устроено. Стан вроде бы стоит свободно, без охраны, колыхаясь на ветру вымпелами родов, защищенный лишь по периметру воинскими шатрами, а пройти никуда нельзя.
Как будто глаза отводят. Сколько раз мы с Колдуном пытались свернуть то в сторону кузницы, разносящей звук ударов молота по наковальне по всему лагерю; то в сторону источника, находящегося в центре стана, но нет, —