видеть возможность.
Силы заканчивались. Я ждала солнца, чтобы напитаться Светом, но точно зная, что оно уже поднялось, по-прежнему не видела ни одного луча; света в каморке не становилось ни больше, ни меньше. Окно казалось нарисованным.
В следующий раз Колдун пришёл, когда сумерки начали сменяться темнотой; в его руках была корзина с фруктами и лепешками, кувшин с водой.
— Милая строптивица, не соскучилась? Я пришёл с миром, — черные глаза смотрели на меня испытующе,
— Поверь, мы не злодеи. И если первоначальный план не выполняется, есть и запасные варианты, — он сел рядом. Было неприятно находиться к нему так близко, да и еда выглядела возмутительно дразняще. От запаха свежего хлеба закружилась голова.
Я подумала, что выгляжу как драная степная кошка, у которой под пылью не виден цвет окраса. Моё самое нарядное платье напоминало грязную тряпку. Обереги и амулеты с меня сняли стражники князя. Волосы цвета спелой пшеницы, струившиеся вчера ниже пояса, сейчас были заплетены кое-как, и казались грязной паклей. Наверняка от меня воняло.
Но больше жажды, голода и отвращения к себе, меня мучали вопросы: добралась ли Лейла до стана? Смогла ли поднять тревогу? Почему за мной до сих пор не приехали?
Колдун протянул мне виноград,
— Ждёшь воинов-освободителей? Забудь. Я написал твоему отцу, что у вас с Князем всё было сговорено заранее. Ты сама сбежала, — он дернул уголком рта, — к любимому.
Я возмущенно посмотрела на него,
— Это неправда! Лейла подтвердит. Она видела, как меня похитили!
Колдун прищурился, цокнул языком,
— Милая, милая Лейла! — Но почему ты решила, что она вернулась домой? Её роль в этом спектакле была короткой, впрочем, как и её жизнь, — он притворно вздохнул,
— Всё закончилось для неё быстро. Впроче, если бы она не согласилась заманить тебя, то я бы нашёл другой способ.
Встретившись с ним взглядом, я четко, по слогам произнесла: — Я ни-ког-да не стану женой Князя!
Мужчина посмотрел на меня серьёзно, — Это твоё последнее слово? — и протянул мне кувшин:
— Попей! Не зачем себя так мучать. Жаль, что ты не передумала.
Я взяла кувшин, сглотнула пересохшим горлом и только начав пить, поняла, что он с жадностью следит за каждым моим глотком, не сводя взгляда с моих губ.
— Какая же я дура! — подумала вдруг, поняв, что вода начинает горчить, а Колдун, неотрывно глядя на меня делает пассы пальцами опущенной руки.
В ушах зазвенело. И падая, я почувствовала, как сильные руки подхватили меня. Колдун, развернувшись, сделал шаг к выходу.
Глава 3. Свадьба
Пришла в себя я ранним утром. За окном серело.
Вошла рабыня с умывальными принадлежностями. Мочка ее правого уха была разрезана, как и у всех рабов. Поклонившись и не поднимая глаз, она поставила все на столик в углу. Ощущение слабости никуда не делось. Мысли текли вяло. Комната, в которой я проснулась была богато убранной и казалась мне странной. Я никогда раньше не видела кроватей и это тоже казалось странным, — лежать так высоко, как на постаменте. Дома мы спали на тюфяках.
Вошла вторая рабыня, в руках у неё было белое льняное платье, и сандалии. Девушки не смотрели мне в глаза. Боялись? У нас рабы так себя не вели.
Найденные или купленные, они по Закону получали свободу через год. Даже женщина, привезенная с войны, жила в доме воина год без притеснений. Ей брили голову, наносили хной знаки на лице, делая непривлекательной и запрещали трогать. Она учила язык, обычаи, и получала право войти в народ после повторного согласия воина не ней жениться и ее согласия стать частью племени. Того, кто не принимал Свет, сжирала внутренняя Тьма. Внутри стана выжить темным было невозможно. Сбежать тоже.
Разрез на ухе можно было увидеть лишь у стариков, которые предпочли рабство свободной жизни и в знак этого принимали метку. Отец говорил, что хотеть быть рабом, — это грех. Тело человека лишь сосуд для души, принадлежащей Неназываемому. Невозможно вместо его управления принять власть Хозяина. Но были и те, кто вместо свободы выбирал сытое рабство. Свобода ведь могла быть и голодной.
Оказывается, ночью кто-то раздел меня и вымыл. Волосы и все тело пахли какими-то благовониями. Сил сопротивляться не было, также, как и возражать. Слабость наполняла всё тело. Низ живота болел. Заглянув под покрывало, я осознала, что спала обнаженной. И кровать не выглядела мирно. Напротив, всё на ней были перевернуто, на простыне засохли бурые пятна. Сев, и опустив глаза, я поняла, что на внутренней стороне бедер тоже засохло что-то липкое вместе с кровью. В голове не было ни малейшего понятия о том, что со мной произошло.
Я не была ребёнком и не раз помогала бабушке принимать роды у женщин. Живя в племени, мы всё знали о совокуплении. Это не считалось чем-то грязным. Просто было частью жизни. Но это для животных. Что же происходит между мужчиной и женщиной, за пологом шатра, я понятия не имела. Это рассказывали невесте и лишь перед обрядом единения.
Ужас перехватил дыхание, тисками сжал сердце, покрывая меня изнутри ледяной коркой, но никак не прорываясь наружу.
Казалось, я существую в двух слоях реальности. Страх и непонимание бились внутри, а на лице не отражалось ничего, кроме безмятежности.
Служанки, поняв, что я сама не встану, подняли меня, отвели в угол комнаты, поставили в лохань, обмыли и одели. Голову покрыли завесой и вывели из комнаты.
Оказалось, что дом, в котором я нахожусь просто огромный. Мы шли через череду комнат, предназначения которых я даже не понимала. Вокруг был камень. Камень под ногами и камень над головой. Проклятый камень. Стены вместо ткани и окна-бойницы. Если бы этот камень был белым, я бы могла смириться, но он был черным. Черный город. Черный Колдун. Черный Князь.
Меня вывели из дома и повели через площадь. Начался последний предрассветный час, когда небо кажется серым, и ночь, отступая, крадёт напоследок все краски.
Навстречу шел Колдун.
— Доброе утро, моя красавица. Сегодня ты затмишь солнце! Князь ждёт тебя наверху для проведения ритуала.
Я подняла глаза, — Ритуала? По вашему обычаю? Отец дал согласие?
Колдун скривился, — Нет. Но это уже и не важно. Нет так ли, Дара?
Я молча передвигала ноги, двигаясь как кукла, — не важно, не важно…
Мы с Колдуном поднялись по лестнице на возвышение в центре площади, похожее на пирамиду. Наверху, вровень с городской стеной, было небольшое пространство, на котором возвышался лишь Жертвенник, с востока ограниченный стеной с небольшой нишей, куда