Не пришлось тратить время хотя бы на это.
Город был огромным, гулким, и… живым. Черный камень, напитанный Тьмой, покрывал все вокруг. Еще на входе в город, у крепостной стены, и после, идя по пустым улицам, я слышал призывы Жреца, несущиеся над городом, понимал, что начался какой-то обряд, но до последнего надеялся на Чудо. Людей видно не было, только шаги гулким эхом отдавались от мостовой.
— Милосердный, на тебя уповаю я! Кто я такой, чтобы идти против Воли Твоей? Куст верблюжьей колючки, несомый Силой Твоей! Клянусь, что приму все, что уготовано мне! Только воплоти пророчество, данное мне на смертном одре! — слова крутились мантрой, мы приближались к центральной площади.
Впереди и сзади шли стражники. Глупцы! Даже моих сил хватит, чтобы от Города осталась груда камней. Но здесь есть люди, хоть и подчиненные Тьме.
«До последнего вздоха у человека есть возможность обратиться к Свету. Поэтому душа его бесценна и хранима Создателем!»
Чуда не произошло. Угли почти погасли, руку Дары обвивала лента Тьмы. Значит нашел Колдун, за что зацепиться. Мой план полетел в тар-тартары.
Хорошо еще, что Лохем не видит. Его было бы не остановить.
Оглядев всех тяжелым взглядом и растягивая время до принятия решения, я обратился к Князю:
— Спасибо, Князь, за щедрые дары, что ты прислал племени! И за отказ принять от нас выплаты за пребывание рядом с Городом. И за разрешение остаться на равнине на сколь угодно долгий срок, — я стоял свободно, расправив плечи, и пятеро моих сыновей, таких же светловолосых и голубоглазых, стояли позади меня. Контролируя каждый свой вздох, я старался даже искоса не взглянуть на Колдуна, хотя по-настоящему опасным здесь был лишь он.
— Как я сказал тебе ранее, мы своих за чужих не отдаем. И чужих за своих не берём. Поэтому я пришел спросить тебя лично, Князь Черного Города, — я выпрямился еще больше, и голос мой приобрел глубину и мощность. Этот мой Дар унаследован Гарон. Голосу нельзя было не подчиниться.
— Согласен ли ты, присоединивший дочь пустыни Тьмой, присоединить её и Светом? Согласен ли ты войти в мой народ? Впустить Свет в свою душу?
Князь молчал. Он ожидал нападения, объявления войны, всего что угодно, но не этого; Князь тянул время, краем глаза видя, как незаметно сложил пальцы Колдун, готовясь в случае опасности увести их тенями, — предложение Вождя, кажется и его застало врасплох. Если Князь откажется сейчас, то возможно из всего города, спасутся лишь они с Колдуном.
Князь был наслышан об этих пустынниках, которые приходили с миром, и оставляли руины после себя в случае, если считали, невозможным победить Тьму иначе.
Кто теперь помнит о крылях, бросавших детей в Печь своему богу? Или туфах, мазавших жертвенники испражнениями? Даже следов от городов не осталось, все развеялось пылью. Лишь ветер носит легенды по пустыне.
С другой стороны, Князь прекрасно понимал, что свой выбор он сделал, когда впервые увидел Дару. Они тогда пробрались в стан, чтобы изнутри посмотреть, что это за пустынники такие пришли из-за горизонта.
Колдун вёл его тенями. Надо же было именно в этот момент Даре выйти из шатра. Она стояла, освещенная солнцем, голубоглазая, и покусывала нижнюю губу, слегка хмурясь. Тяжелая коса венком окружала ее лицо. Мелкие завитки около лба и ушей были влажными от пота. Она не была похожа ни на одну женщину, встреченную им до этого.
— Эх, распустить бы эту косу. Волосы, наверное, тяжелые и гладкие как шелк, — подумалось тогда князю.
Сегодня он попробовал, — действительно как шелк. Сегодня и эти губы принадлежали ему.
До встречи с Дарой, Князь собирался отказать вождю. Колдун приводил массу доводов, и все были разумными. Не нужны им были здесь дети пустыни. Пусть себе идут куда шли.
Один взгляд на девушку изменил его решение.
Воспоминание о каждой из последующих встреч с ней он берег, как драгоценность, смаковал потом, как деликатес. Часто в стане появляться было нельзя, их могли выследить по запаху.
Только когда тени становились глубокими, собираясь под пологами закрытых шатров пустынников, он мог понаблюдать за их жизнью изнутри.
Потом ему пришлось долго ждать, пока Колдун сможет провести ритуал, отделив плиту от основания жертвенника, пока спрячет ее в стане, открыв таким образом прямой переход из Города в центр стана. Переход для одного Князя, ненадолго, лишь в полдень, но это было победой над охраной кочевников.
Решение, созревавшее все эти месяцы, выплеснулось единым выдохом.
Князь встретился со мной взглядом.
— Да, я согласен. Мой народ войдет в твой народ. Моя семья войдет в твою семью. Мы готовы пройти Ритуал.
— Хорошо, Князь, что в твоем Городе есть окна.
Князь недоуменно поднял брови.
— Окно, — это недостаток в стене, дыра в камне; разлом в монолите Тьмы, через который входит Свет. Если бы не было окон, — я бы не взялся за проведение Ритуала, и усмехнулся,
— Я пришлю вестника. А пока что моя дочь вернется в свой дом.
Князь схватился за меч, Колдун за амулет призыва Тьмы. Над площадью повисла мёртвая тишина. А я обвел всех взглядом, задержавшись на сиянии поверх головы Дары.
— Жрец, — спросил я служителя, вошла ли Тьма в вашу Княгиню? Имеет ли над ней власть?
Жрец побледнел, Колдун поперхнулся воздухом. Они поняли.
— Ну, так скажете Князю: что он присоединил?
Князь буравил меня взглядом. Похоже, мне он сейчас верил больше, чем им.
Сцепившись с ним взглядом, я поднял руку в знак того, что собираюсь принести клятву:
— Клянусь, что отдам тебе, Князь, дочь свою и раскрою Имя её после обряда единения по нашему обычаю. И никто из моих сыновей, присутствующих здесь не причинит зла ни Князю, ни Городу!
Князь понял. Имя было внешним. Женская Суть не присоединена. Души связаны лишь краем Тьмы. И принял клятву. Короткие взмахи клинков, и две ладони сцепились в рукопожатии. Теперь нарушителя ждут лишь просторы потустороннего мира. Дураков рисковать нет.
Надеюсь, Князь думал именно так.
Мы уходили мирно, семеро среди тысячи, сопровождаемые лишь тяжелыми взглядами местных.
Похоже, Князю предстоит непростой день.
Глава 6. Рэдгар
Я смотрел вслед своей княгине, и сердце набатом стучало в моей груди. Как же её зовут? И как мог мой Колдун ошибиться?
До этого момента, я думал такое невозможно. Она уходила, гордо подняв голову, ни разу не обернувшись. И лишь метка на моей руке, да медальон, который она уносила в зажатом кулаке говорили о том, что все произошедшее