Не покажется ли иным читателям, что поэт — с его аскетическим отношением к уюту, вещам, ценностям — застрял где-то в двадцатых годах? О своих бытовых запросах он говорил так: «Хлеб-соль! Мне больше ничего не надо…» Не стало ли теперь смешным это естественное в первые годы после Октября утверждение?
Поэтическое слово метафорично. Поэт просто хочет сказать людям: главные блага жизни все же — не материальные. Он полемически заостряет эту мысль: «хлеб-соль» — это ведь признак не бедности, а богатства, это любовь и душевный привет. А желание светловского героя потягаться силами с Гарун-аль-Рашидом, стать волшебником («Так коснуться бумаги ты мог, чтобы пахла она, как цветок?») — тоже заостренная поэтом мысль о счастье видеть мир богато, щедро, чтобы дарить это счастье другим.
И вот мы возвращаемся к началу всех начал светловской поэзии. Жизнь — это общность, человечность, отзывчивость. Ее антипод — равнодушие, отъединенность. И словно для того, чтобы утвердить активность — дружбы, любви, братства, — поэт как бы вновь подымается на трибуну, обращается к людям с патетической речью:
Любовь — не обручальное кольцо,Любовь — это удар в лицоЛюбой несправедливости! И в этомЯ убедился, будучи поэтом.
О дружбе возглашают не фанфары,А двух сердец согласные удары…
(«Чувства в строю»)
Светлов был всегда непримирим к ходульности, громогласной риторике, холодной декламационности, ко всякой фальши в проявлении чувств нового человека. Еще в ранней рецензии на сборник стихотворений В. Саянова поэт говорил: «Он не скачет… бия себя в грудь, клянясь в преданности, верности революции…»[7]. Сдержанность, «конспиративность» чувств — вовсе не признак их недостатка. Скорее наоборот! Однако не следует скороспело заключать, что Светлов — противник пафоса вообще. Поэт приветствует его всякий раз, когда высокое слово одушевлено, правдиво. Не случайно он так горячо любил громкую, но предельно насыщенную искренним чувством поэзию Маяковского. Он и сам не чуждался патетики, — она всегда, как мы видели, к месту — без нее не обойтись герою «Горизонта» или «Бессмертия».
Но Светлов был и остался сторонником «глубинного» метода в характеристике чувства. Недаром в 1928 году он записал, а в 1957 году повторил очень близкую ему мысль: «Человек страдает больше тогда, когда удерживает слезы, а не тогда, когда они катятся у него по лицу»[8]. Декламационность губит даже самые дорогие замыслы художника. Холод риторики мгновенно остужает теплоту чувства. Борьба за стиль для Светлова — это борьба за правду. «Фанфары» противны ему, главным образом потому, что они могут обмануть: человек, равнодушный к заботам народа, может и слишком громко затрубить о своей преданности ему. Для Светлова демагогическая шумиха — это маска равнодушия…
Что-то от характера самого Михаила Аркадьевича Светлова заключено в его поэзии. В день своего шестидесятилетия он получил такое письмо от писателя В. А. Каверина:
«Дорогой Михаил Аркадьевич!.. Никогда я никому не завидовал… Есть, однако, один человек на земле, которому я глубоко завидую, — Вы! Не Вашей славе, не Вашему таланту, не даже тому, что любят Вас решительно все… Нет! Я завидую тому, что Вам ничего не надо… Есть нечто величественное в том, что Вы никогда не торопитесь и ничего не требуете. Все — для поэзии, ничего для себя»[9].
Последние годы поэт жил в почти совсем не обставленной комнате, — житейские неудобства его не касались. Он словно обитал не только на Аэропортовской улице, но и еще где-то в мире поэзии. Неозабоченность Светлова своей литературной славой была поразительна. На вопрос критика, когда было написано его стихотворение «Звезды», поэт в замешательстве ответил вопросом же: «А разве это написал я?»
О юморе, свойственном Светлову, написаны воспоминания, многие его остроты широко известны. Сам поэт считал юмор универсальным качеством человека, особенно хорошо заменяющим скучные назидания. Об одном таком случае он рассказывал сам. Однажды его сын (тогда еще маленький) выпил чернила. «Ты действительно выпил чернила? Глупо. Если пьешь чернила, нужно закусывать промокашкой…»
Свое редкостное чувство юмора поэт не утратил даже тогда, когда был тяжело болен и знал, что часы его сочтены.
Светлов умер 28 сентября 1964 года.
За несколько дней до смерти он сказал своему (теперь уже взрослому) сыну:
«— У здешней няни есть внук. Ему шесть лет. Возьми его, поезжай с ним в „Детский мир“ и купи ему все новое: ботиночки, пальто, костюм. Старухе будет приятно. — И добавил еле слышным от слабости голосом: — Как приятно быть Гарун-аль-Рашидом…»
Е. Любарева
СТИХОТВОРЕНИЯ
1. ВИХРИ
Между глыбами снега — насыпь,А по насыпи — рельс линии…В небе дремлющем сумрак синий,Да мерцающих звезд чуть видна сыпь.
Заяц вымыл свой ранний нарядИ привстал на задние лапочкиПосмотреть, как в небе заряРазбегается красной шапочкой.
Дальний лязг застучал угрозой,Вниз по насыпи заяц прыжком,Увидал: за отцом-паровозомСтая вагончиков поспешает гуськом.
Зазвенели стальные рельсы,Захрипел тяжело гудок…— Осмелься,И стань поперек!
…А там, где прошли вихри,Прижавшись тесно друг к другу,Рассказывал заяц зайчихеПро вьюгу.
1921
2. ГОРОД
На большом перекрестке трамвайной сверкающей линии,Где кондуктор, спеша, проверяет билеты,Ванька СинийВ первый раз увидал Лизавету,Ванька Синий, больной, изнуренный венерик.Всеми крохами чувств своих грязных безумно влюбился…Лизавета ушла в чьи-то жадно раскрытые двери.С Лизаветою Ванька простился.Там, где линии рельс загибаются вправо куда-то,Ванька Синий попался, забравшись в чужие карманы.Будет Ванька теперь щеголять в арестантском халате,Будет плакаться пьяный…Выйдет ночью с парнями гулять Лизавета,Милым полную грудь подставляя,Там, где юркий кондуктор, спеша, проверяет билеты,Где уходят направо трамваи…
1921
3. КОМСОМОЛ
1
Трубы, солнцем сожженные,Хрипло дымят в закат.Думаешь: легко ДжонуУ станка?
Льет завод расплавленный камень…Видишь: молот — и ему лень…Где же Джону с двумя рукамиПо двенадцать часов в день?
2
Джон в восемнадцать летПервый бунтарь в заводе…Забастовочный комитетСегодня митинг проводит.
Мутно-свинцовую грязьТрубы устали выбрасывать,Сегодня на заводе праздникПролетарский,Классовый.
3
Крылья зарев машут вдалеке,Осторожный выстрел эхом пойман,А у Васьки в сжатом кулакеПять смертей затиснуты в обойму.
В темный час ленивая избаКрасный флаг напялила с опаской…От идущей нечисти избавь,Революция антихристова, Ваську!
Под папахой мокнет черный чуб,Бьется взгляд, простреленный навылет.Сумерки, прилипшие к плечу,Вместе с Васькой думу затаили.
Стынет день в замерзшей синеве,Пляшет дружно хоровод снежинок,Да читает окровавленный заветВетер — непослушный инок.
4
Джоном получен приказСобрать молодежь завода…Каменной шее станкаДжон свои руки отдал.
Джона годаЖдали машины…Если надо, душу отдастВ порядке партийной дисциплины.
5
Месяц в небе задумчив и строг.Стелет синий ковер на порог,У порога месяц прочелНезнакомое: — Комсомол.Ветер гладит и чешет сосну,Хорошо бы сосне соснуть…Чью-то грусть сберегла тишина…Хорошо бы Ваське узнать,Хорошо бы винтовку с плеч,Под лучи голубые лечь.
6
Джон и Васька вдвоем идут…В небе, на туче прохожей,Пятигранную стелет звездуКоминтерн Молодежи…
1921
4. МОИМ ДРУЗЬЯМ