— Как я могу винить кордебалет, если звезда подает такой дурной пример? Да, ваш пример можно называть развращающим, позорным, скандальным! — И он убежал со сцены.
В тот же вечер на спектакле он с ласковым видом ходил вокруг Тамары, поправляя ее грим. А потом сказал:
— Вы словно парили в воздухе…
Это был прекрасный, великолепный мир, который сотрудничество с Дягилевым сделало воистину волшебным. Нет, не только сотрудничество, но и любовь к нему.
Тамару и тянуло к нему, как бабочку к огню, и в то же время она старалась держаться от этого человека подальше. Слишком много было в его личной жизни такого, что разбивало ей сердце. Общественное мнение объявляло его «скверным, безумным и опасным». Немного разобраться в этой сложной натуре помог Тамаре знаменитый доктор Боткин, который был одновременно выдающимся коллекционером и другом журнала «Мир искусства», выпускаемого Дягилевым. Говоря о том аспекте жизни Дягилева, который обычно подвергался осуждению, Боткин заметил:
— Жестоко и несправедливо давать безобразные имена тому, что, в конце концов, является всего лишь капризом природы.
Его сочувственный интерес ко всем отклонениям и подавленным темным-тайнам человеческой натуры помог Тамаре если не освободиться от любви к Дягилеву, бессмысленной с точки зрения обычной женщины, то просто принимать его таким, каков он есть — бесспорным гением! — и довольствоваться тем, что он может ей дать. А он давал ей восторги творчества, которые, пожалуй, значили для истинной балерины не меньше любовных восторгов.
Тамара поняла: любовь может быть прекрасной независимо от того, кто является объектом этого чувства. К тому же иной раз неосуществленное желание дает куда более сильный творческий импульс, чем воплощенная в физиологии победа…
Дягилев любил ее по-своему. Он называл ее своей любимой куколкой — в балете «Петрушка» Тамара танцевала партию куклы-балерины.
«Он нуждался во мне, а я беспредельно верила в него, — писала Карсавина позже. — Он постепенно расширял горизонты моего художественного восприятия, воспитывал и формировал мои вкусы и взгляды — и все это без показных нравоучений, проповедей или философских речей. Несколько слов, брошенных им как бы мимоходом, словно луч света, вырывали из мрака ясный образ или новую концепцию.
Именно эти беспорядочные и случайные уроки и подходили больше всего моему образу мышления: рассуждения и логика не оказывали на меня никакого воздействия — чем больше я рассуждала, тем бледнее становился образ, который я старалась раскрыть. Мое воображение разыгрывалось от легкого прикосновения к невидимой пружине, таящейся где-то в глубине души. Дягилев мог с удивительной мягкостью привести эту пружину в действие, чего я, увы, не умела делать: мой жизненный опыт был весьма незначителен, и трагические мотивы, содержащиеся в большинстве ролей, интерпретировались мною со значительной долей наивности».
Между прочим, Дягилев очень ревниво относился к попыткам Тамары наладить личную жизнь. Он был готов выдать ее замуж за Фокина вопреки чувствам и обстоятельствам, лишь бы оба остались при нем.
Под руководством Дягилева Фокин поставил для Тамары Карсавиной 7-й вальс в «Шопениане», партии Рабыни (балет «Египетские ночи»), Жар-птицы («Жар-птица»), Шемаханской царицы («Золотой петушок») и другие. Лучшие свои роли — Девушка («Призрак розы») и Балерина («Петрушка») — Тамара исполнила в дуэте с Вацлавом Нижинским.
В балете «Жар-птица» Фокин использовал высокий прыжок, который особенно удавался Тамаре. Жар-птица разрезала сцену, как молния, и, по словам Бенуа, походила на «огненного Феникса». А когда птица оборачивалась чудо-девой, в ее пластике появлялась восточная истома, , ее порыв как бы таял в изгибах тела, в извивах рук.
Новая школа помогла и в работе над академическим репертуаром. Тамара необычайно выразительно исполнила главные партии в балетах «Жизель», «Лебединое озеро», «Раймонда», «Щелкунчик», «Спящая красавица».
Успехи Русских сезонов Дягилева в Париже общеизвестны. А что касается их влияния на мировой балет, то вот только один • пример из более позднего времени.
В 20-е годы прошлого века в самой Англии была невероятная мода на русские имена. Она возникла под впечатлением триумфальных балетных акций Дягилева, который, покорив Париж Русскими сезонами, не обошел вниманием и Лондон. Этой модой сам Дягилев ловко пользовался, вводя в состав своей труппы блестящих европейских артистов под звучными русскими псевдонимами. Ну кого бы привлек в то время танцовщик по имени Сидни Фрэнсис Патрик Чиппендалл Хили-Кей? То ли дело замысловатое «Патрикеев» (его первый псевдоним в труппе Дягилева) или еще более звучное, будоражащее воображение его имя — Антон Долин[4], под которым он и вошел в историю балета.
Выступления в Париже имели для Тамары колоссальное значение. Газеты называли ее воплощенной грацией. Подобно «Умирающему лебедю» Анны Павловой, «Жар-птица» Тамары Карсавиной стала одним из символов времени. На следующий день после премьеры «Жар-птицы» во французских газетах появились восторженные рецензии, в которых имена главных исполнителей были написаны с артиклем, что означало особое восхищение и уважение. Это были уже как бы не имена собственные, а обозначения неких явлений!
Тамара даже и сама не ожидала, что будет иметь в Париже такой сокрушительный успех. Отправлялась она туда со смешанным чувством нетерпения и тревоги. В ее представлении Париж был городом бесконечных развлечений, разврата и греха. Больше всего в Париже Тамара боялась показаться провинциальной и постаралась принарядиться как можно лучше. Приобретая шляпки и платья, требовала заверений, что именно такие сейчас носят в Париже. Ее решительно и громогласно спешили заверить, что это последний крик парижской моды. Вскоре после приезда ей пришлось проходить по какой-то глухой улочке. Стайка мальчишек, прервав игру, уставилась ей вслед.
«Вот оно! Они смеются надо мной!» — подумала она и оглянулась, чтобы проверить, нет ли свидетелей ее унижения, а гримасничающие мальчишки закричали хором: «Elle est gentille parce qu'elle est chic!»[5] Их слова бальзамом пролились на душу Тамаре.
Словом, в Париже Тамара самоутвердилась во всех смыслах: и как очаровательная женщина, и как балерина. Успех ее был столь велик, что ей был немедленно предложен ангажемент в Лондоне, в театре Ковент-Гарден — на самых выгодных условиях. С тех пор она полюбила Англию, даже не зная, что именно там ей придется прожить большую часть жизни. Потом состоялись гастроли в Италии.
Часто бывает — в России особенно часто! — что нет пророка в отечестве своем. К Тамаре Карсавиной это не относилось. Вернувшись в Петербург, она узнала, что публика ее обожала по-прежнему. Пожалуй, ни одна балерина не была так любима художниками и поэтами. Портреты Тамары Карсавиной писали Валентин Серов, Лев Бакст, Михаил Добужинский, Сергей Судейкин, Зинаида Серебрякова и многие другие.