После года учебы Тамара выдержала еще одни экзамены и была зачислена в училище пансионеркой. Теперь она должна была там я учиться, и жить. Теперь весь мир ее замкнулся в стенах старинного здания на Театральной улице, а правила училища стали ее образом жизни…
Первым делом начальница велела ей немедленно снять прелестный голубой капор, напоминающий хорошенькую кукольную шляпку, и зачесать назад челку. Потом кастелянша выдала Тамаре платье из голубой саржи старомодного покроя с облегающим лифом и глубоким вырезом и юбкой в сборку, доходящей до щиколотки. Белая пелеринка из накрахмаленного батиста прикалывалась на спине и завязывалась на груди. Черный передник из шерсти альпаки, белые чулки и черные легкие туфли дополняли костюм. А по воскресеньям надевался белый передник.
Всех воспитанниц моложе пятнадцати лет причесывали горничные — только старшим разрешали делать это самостоятельно. Каждое утро, умывшись холодной водой из огромной медной чаши, стоявшей на возвышении посредине «умывальной», словно котел на гигантском блюдце, девочки выстраивались в очередь у окна дортуара, где их ждали четыре горничные.
Волосы должны были быть убранными за уши и заколотыми. Никаких отступлений от этой суровой моды не дозволялось.
Потом надевали платья для танцев и закутывались в толстые голубые платки с длинной бахромой. Все утро посвящалось урокам танцев. Потом — прогулки вокруг маленького садика во дворе… Все изолировано. Девочек, решивших посвятить себя театру, берегли от контактов с окружающей действительностью, словно от заразы. Несмотря на то что им в скором времени предстояло вступить в жизнь, полную соблазнов, воспитывали их, словно монастырских послушниц. Ну что ж, в этом был свой резон: пусть девочки были оторваны от окружающего мира, но избавлены от низменных сторон повседневной жизни, а тягостная атмосфера железной дисциплины становилась хорошей школой: в шорах легче идти одной дорогой, к одной цели, не сбиваясь с пути…
Впрочем, ворчать по поводу монастырских порядков училища считалось хорошим тоном, а сама Тамара не считала, что ей живется тяжело. Все искупалось тем, что лучших учениц выбирали для того, чтобы станцевать мазурку в последнем акте балета «Пахита»… Вообще попасть в Мариинку не во время спектакля, посмотреть, как репетируют примы — самозабвенно, не щадя себя, — увидеть темный, пустой театр, темные полотняные чехлы на креслах, белые на люстрах — этот мир, открытый лишь посвященным, избранным, помечтать о том времени, когда он станет твоим, совершенно твоим, — это было счастьем.
Сам день спектакля, без уроков и репетиций, казалось, тянулся бесконечно долго, и девочки вздыхали с облегчением, когда в шесть часов их посылали одеваться и гримироваться. Впрочем, грим был по-прежнему прост: мазок заячьей пуховкой с румянами по щекам… хотя иногда девочкам выдавали куски магнезии, чтобы они, измельчив ее, выбелили себе шею и руки.
Однажды накануне спектакля мама купила для Тамары пару парижских туфелек, так как те, что выдавали в училище, были довольно грубыми. Но когда Тамара надела их перед спектаклем, сердце ее замерло: при каждом прыжке пятки выскальзывали! Она расплакалась от ужаса. На счастье, в это время тут же репетировала одна из старших, опытных учениц. И она подсказала Тамаре весьма доступное и эффективное средство — хотя, может быть, и не слишком элегантное:
— Поплюй в туфли и не реви!
Как-то раз суровая начальница Варвара Ивановна именно Тамару — выбрала прочесть в Александринском театре поздравление во время бенефиса драматической актрисы Жулевиной, которая раньше была воспитанницей балетного училища. Актриса чуть не задушила Тамару в объятиях, а на другой день прислала ей шоколадные конфеты в великолепной коробке, обитой голубым шелком, с розовыми пастушками и пастушкой, нарисованными на крышке. Тамара решила, что эту коробку она будет хранить как драгоценную реликвию, чтобы потом, когда станет взрослой, держать в ней свои перчатки и в особых случаях хвастаться коробкой перед друзьями.
Но еще более волнующим событием стало участие в специальном утреннем представлении, которое ежегодно устраивали в честь именин нового государя Николая Александровича. На спектакле непременно бывал царь. В один из таких дней маленьких танцовщиц прямо в костюмах пригласили в императорскую ложу, чтобы вручить им конфеты. Девочки заходили по одной, делали реверанс и целовали руки у обеих цариц, Александры Федоровны и вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Рядом стоял император. Он спросил:
— Кто танцевал золотую рыбку? Тамара вышла вперед и сделала глубокий реверанс.
— Как это было сделано, что кольцо Царь-девицы нашли у вас? — с интересом спросил царь.
В этот день показывали балет по мотивам русских сказок: Иванушка ныряет на дно моря, чтобы достать кольцо, проглоченное золотой рыбкой. На Тамару была надета рыбья голова из папье-маше, в ней проделано небольшое отверстие с крышечкой, куда опускали кольцо. Тамара объяснила, как это делается, и наклонила голову, чтобы показать.
Император улыбнулся:
— Спасибо за разъяснение. Я бы ни за что не догадался!
Его улыбка обладала неотразимым обаянием. Тамаре показалось, что она попала прямиком в рай!
Примерно в это же время Тамара Карсавина заполучила еще одного поклонника. Великий князь Владимир, большой балетоман, покровитель искусств, побывав на выступлении будущих выпускниц, Павловой и Егоровой, вдруг сказал, глядя на Тамару:
— Она в свое время превзойдет их всех!
Впоследствии великий князь всегда отличал своим вниманием Тамару, хвалил ее будущность и даже как-то раз приказал сфотографировать ее и прислать ему ее фото. Правда, Тамара об этом не знала. Мудрая начальница Варвара Ивановна не знала, как быть, чтобы у девочки не пошла кругом голова от такой великой милости. В результате сфотографировали всех учениц ее класса. А Тамара узнала обо всем этом куда позже!
Время шло. Тамаре исполнилось пятнадцать.
И, как и положено в этом возрасте, она влюбилась.
Это было на репетиции «Щелкунчика», которую из ложи смотрели несколько учеников. Объявили перерыв, на сцене никого не осталось, и в это время в пустом партере появился какой-то человек. Тамара увидела его лицо: свежее, молодое, с дерзкими маленькими усиками, со странно опущенными уголками глаз… Седая прядь пробивалась в черных волосах, в каждом движении поразительная свобода… Тамара была потрясена до глубины души. Потом она узнала, что это чиновник особых поручений при князе Волконском, бывшем в то время директором императорских театров. Но как его звали? Она не знала. А потом он исчез. Остался только в памяти и сердце, и ни одно из ее последующих увлечений не могло его затмить.