только материальные ценности, население, скот, но и огромное количество раненых и медицинского персонала.
Сверхсекретное постановление ГКО за № К-З-17/ СС по этому вопросу вышло 31 июля 1942 года.
Удивительно, но, по информации председателя крайисполкома В. А. Шадрина, направленной в Военный Совет Северо-Кавказского фронта, это постановление по непонятным причинам было получено им только 11 августа 1942-го, то есть спустя две недели после его выхода[71].
Тем не менее, к чести Шадрина, он не стал дожидаться постановления, а на свой страх и риск уже 27 июля 1942-го начал эвакуацию.
Так, до 2 августа 1942-го был эвакуирован весь партийно-советский актив.
А до 3 августа было «поднято» к эвакуации… так в документе!.. около миллиона голов скота, до 1600 тракторов и до 600 комбайнов, вывезено 1100 тонн кожи, 963 вагона шерсти, около 8 миллионов пудов зерна и все ценности Госбанка.
И наконец, 4 августа, когда все, самое «ценное», уже было вывезено, настал черед населения и… госпиталей.
И тут оказалось, что эвакуировать одновременно все госпитали невозможно, поскольку для эвакуации такого количества раненых нет транспорта и те, кто может передвигаться, должны уходить пешком.
Ранним утром 5 августа 1942-го начальники госпиталей вместе с ходячими вышли по направлению к Нальчику, а тяжелораненые остались в госпиталях.
Из эвакогоспиталя № 2153 вышли 530 человек, осталось 150, из эвакогоспиталя № 2174 вышли 310, осталось 180.
Всем оставшимся тяжелораненым – с проникающими ранениями в грудь, череп, брюшину – требовался врачебный уход. Это поставило в трагическое положение врачей и медсестер, вынужденных тоже остаться в госпиталях.
Эвакуация из района Кавминвод продолжалась порядка двух недель. Но если первые пять дней, с 27 июля до 2 августа, когда выезжала элита, выгоняли скот и вывозили шерсть и кожу, эта эвакуация проходила организованно, то с 4 августа, когда настал черед раненых и населения, она превратилась в бегство.
Проходящие эвакопоезда брались с боем, телегу с лошадью невозможно было купить ни за какие деньги, и толпы людей уходили пешком, бросая самые необходимые вещи и теряя в неразберихе детей.
В этом потоке шла и 6-летняя Ирочка Гринфельд с матерью и отцом, сотрудником одесского Бакинститута. Они шли пешком под непрерывной бомбежкой, и во время одной из бомбежек девочка потерялась. Нашли ее через месяц в Ташкенте.
Как она попала в Ташкент, кто помогал ей выжить, Ирина, живущая сегодня в США, не знает. Единственное, что запало ей в память, это сопровождавший ее в пути маленький плюшевый мишка[72].
Последним днем эвакуации края стало 7 августа 1942-го, так как к утру 8-го большинство городов Кавминвод были захвачены.
Всего было эвакуировано порядка 60 тысяч человек, хотя председатель крайисполкома называет более высокую цифру – 100 тысяч.
Из находящихся в госпиталях 33 тысяч раненых было вывезено 18.
Еще 12 тысяч ушли пешком, а оставшиеся в госпиталях три тысячи вместе с врачами и медицинскими сестрами были брошены на произвол судьбы.
Согласно данным ЧГК, число уничтоженных в крае составило 31 645 человек.
Из них 27 тысяч евреев, в том числе и безымянные врачи одесского Бакинститута.
Единственной памятью о них служит почтовая открытка.
Старая, пожелтевшая почтовая открытка, написанная в смятении чувств странной женщиной Евгенией Подкопаевой и отправленная куда-то в Сталинабад без уверенности в том, что она попадет к адресату.
В 1944-м Подкопаева вернулась в Одессу, но в Бакинститут ее не приняли. Ну действительно, кому нужна была эта свидетельница трагедии Пятигорска?
Лишенная работы и крыши над головой, женщина покинула Одессу и затерялась где-то «на просторах родины чудесной».
Судьба доктора Эсфирь Пугач сложилась более счастливо. Она дождалась пришедшего с фронта мужа. Защитила свою, написанную еще до войны, диссертацию и вновь заняла свое место начальника Пастеровской лаборатории.
Но память о друзьях и коллегах, погибших в 1942-м в Пятигорске, как видно, не покидала ее. Иначе зачем бы она хранила эту почтовую открытку?
«Рукописи не горят!» – глаголет старина Воланд.
Почтовые открытки, видимо, тоже «не горят».
Они хранятся годами, десятилетиями, в запыленных связках старых писем, в жестяных, еще дореволюционных, коробках от разноцветного монпансье, чтобы однажды неожиданно возникнуть и оживить страницу скрытой до сей поры истории.
Наш рассказ окончен.
Но история старой почтовой открытки на этом не заканчивается.
Мы продолжаем искать страшный список, составленный в 1942 году юденратом Пятигорска и переданный им во 2-е отделение германской полиции.
В этом списке должно быть 62 имени евреев, зарытых там, на железнодорожной станции «Минводы», у Стекольного завода.
Они все еще лежат там. В том противотанковом рву.
И некому сказать по ним кадиш.
Каждый человек имеет право на ШАНС, но не каждый его получает.
В июле 1941-го люди, сумевшие попасть на уходящий из Одессы корабль, влезть на открытую платформу товарняка, втиснуться на переполненный узлами и чемоданами грузовик, были счастливцами.
Их ожидал долгий опасный путь на восток, трудные годы эвакуации, может быть, даже смерть, но у них был… ШАНС. ШАНС на спасение!
Остававшиеся в Одессе были лишены этого ШАНСА.
Оставшихся в Одессе ждала неминуемая мучительная СМЕРТЬ.
Между-действие пятое: Мечта сбылась и… не сбылась
В жизни возможны только две трагедии. Первая – не получить то, о чем мечтаешь. А вторая… получить.
Оскар Уайльд
Не иначе как с орденом
Одесса, 8 августа 1941 г., 9 часов 00 минут До трагедии евреев осталось 68 дней и ночей
Но почему же все-таки Антонеску не поехал в Одессу?
Почему послал он туда Алексяну?
Ведь он так мечтал об этом городе, так выпрашивал его у Гитлера.
Ведь он так хотел назвать его своим именем.
Ведь он так счастлив был, когда получил наконец телеграмму о его захвате.
Мечта об Одессе была частью его огромной всепоглощающей мечты о «Романия Марэ» – великом европейском государстве и о своей, личной, роли в нем.
Какова будет эта роль?
Несомненно, важная, гораздо более важная, чем роль кондукаторула…
Но пока это тайна. Тайна от всех, даже от самых близких.
Но цель близка.
Вот уже и Одесса в его руках…
Так почему же он не вошел, не ворвался в эту павшую к его ногам, поверженную им «крепость»?
Почему не въехал на белом коне во главе своей доблестной армии?
Почему не устроил там парад Победы?
Вы, наверное, нам не поверите, но Антонеску… боялся…
Боялся???
Да ну, не может этого быть!
Чего и кого он боялся?
Антонеску боялся… евреев.
Ну вот еще – боевой генерал боялся одесских евреев?
Боялся