газетам — «Правде» и «Ленинградской Правде» можно было судить, что положение на фронтах Великой Отечественной войны, как недавно её стали называть, не улучшается, а продолжает ухудшаться. Правда, Ленинград всё ещё держался, и враг, остановленный почти у самых окраин города, дальше пока продвинуться не смог. Но ещё в сентябре фашисты захватили Киев, в октябре пала Одесса. В тяжёлом положении находился блокированный врагами Севастополь. А 8 ноября фашисты прорвали оборону юго-восточнее Ленинграда и захватили город и железнодорожный узел Тихвин.
Доклад товарища Сталина на торжественном заседании, посвящённом 24-й годовщине Великой Октябрьской революции, и в особенности его речь на традиционном московском параде, который, несмотря ни на что, 7 ноября 1941 года состоялся на Красной площади столицы, заставили воспрянуть духом всех, даже самых завзятых пессимистов медсанбата. Все говорили:
— Раз в Москве проводят парад в торжественные дни, и фашисты не в силах этому помешать, значит, наше дело не так уж плохо, и мы ещё в состоянии противостоять могущественному противнику даже и без какой-либо помощи извне.
Ведь до сих пор не была ясна окончательная позиция Англии и США, и многие из «политиков» медсанбата склонны были думать, что эти страны могут заключить с Гитлером мир и, если не встать на его сторону, то, во всяком случае, сохранить такой же нейтралитет, какой они сохраняли при фашистском перевороте в Испании или при захвате фашистами Чехословакии и Польши.
Во время передислокации всем было не до печатного слова, но вот когда переехали, немного разобрались, и, увидев последние, десятидневной давности, номера газет, пришли в ужас. Оказывается, 16 ноября 1941 года фашисты начали новое наступление на Москву и, сумев преодолеть сопротивление частей Красной армии, оборонявших город, подошли в некоторых местах чуть ли не к окраинам столицы. Они захватили Наро-Фоминск, Малоярославец, Клин, Яхрому, велись бои на окраине Дмитрова. Таким образом, немцы заняли даже часть канала Москва — Волга. Все поняли, что положение здесь создалось катастрофическое, и со страхом ждали, что может произойти самое страшное — немцы возьмут Москву.
Люди прекрасно сознавали, что страна наша огромна, что даже после падения Москвы в распоряжении советского правительства и Красной армии останутся ещё достаточные просторы для больших оперативных действий, и этому уже были исторические примеры, ведь Наполеон, взяв Москву, всё же с позором был изгнан из пределов России. Но тем не менее всем казалось, что взятие фашистами столицы нанесёт огромный ущерб делу обороны страны. В беседах друг с другом санбатовцы говорили только об одном: чтобы Красная армия сумела удержать врага и не пустить его в Москву. Они были очень рады тому, что любимый вождь, Верховный главнокомандующий И. В. Сталин и его ближайшие соратники находятся в Москве и, следовательно, верят в то, что фашисты там не появятся.
Как раз в это время Борис прочитал в одной из центральных газет от 11 или 12 ноября постановление ЦК ВКП(б) об укреплении Красной армии коммунистами. Ему мучительно захотелось вновь быть коммунистом, и стало невыразимо стыдно, что в этот тяжелейший для Родины и партии час он вне её рядов. Кстати, большинство личного состава батальона, многие из работников штаба, дивизии, политотдела и врачей полков, зная Алёшкина, его отношение к службе, его самоотверженную работу во время отступления на Карельском перешейке, его бодрое, энергичное поведение в текущем моменте, когда у многих врачей медсанбата от тяжёлых вестей с фронтов, от страшного и всё более усиливающегося изнурительного голода буквально опускались руки, считали его большевиком и часто обращались к нему за разъяснением тех или иных вопросов, как к человеку партийному. Тогда он чувствовал себя таким же коммунистом, каким был в то время, когда партийный билет лежал у него в кармане, но формально членом партии он всё-таки не был. И Борис решился.
После ранения и выбытия из медсанбата Пальченко, временно секретарём ячейки стал техник-интендант Прохоров. Всего в батальоне на 1 декабря 1941 года осталось четыре коммуниста: упомянутый нами Прохоров, начштаба Скуратов, старшая операционная медсестра медроты Наумова и шофёр Ряховский. Работа партячейки была малозаметной, все коммунисты, загруженные своей повседневной деятельностью и истощённые голодом, почти не вели никакой агитационной работы. Кроме того, они не имели никакого руководства от политотдела дивизии, следовательно, их влияние на рядовой и командный состав медсанбата почти не чувствовалось.
Необходимо помнить, что с начала ноября, когда из батальона отозвали и направили в строевую часть политрука Клименко, политического руководителя в санбате не стало вообще, а партийная организация нуждалась в укреплении, и Алёшкин, считая себя способным помочь этому делу, обратился к Прохорову с устным заявлением о приёме его в кандидаты ВКП(б).
Естественно, что во время этого разговора он повторил Прохорову всю свою историю, которую мы раньше описывали, и говоря о желании в дальнейшем стать снова коммунистом, не преминул заявить, что, пожалуй, только сейчас осознал свою ошибку — обиду на несправедливость отдельных партийных работников и то, что не старался добиться восстановления в партии. Теперь он считал себя не вправе находиться вне рядов ВКП(б).
Прохоров, внимательно выслушав Бориса, отнёсся к его злоключениям сочувственно и посоветовал ему оформлять необходимые для вступления в партию документы, то есть писать автобиографию, заявление и подбирать рекомендации. По указаниям, внесённым в устав ВКП(б) XVIII съездом партии, Алёшкину надо было набрать три рекомендации. Дело осложнялось тем, что их могли дать только коммунисты, знавшие его не менее года, таких в медсанбате не было, а посылать за рекомендациями запросы в Александровку или Краснодар было просто бессмысленно, во-первых, потому, что связи Ленинграда с внешним миром фактически не существовало, а во-вторых, и потому, что знавшие его коммунисты в этих местах, по всей вероятности, сами находились где-нибудь на фронте, и разыскать их было бы невозможно. Прохоров, однако, успокоил Бориса, заявив, что, кажется, уже вышло (или вот-вот выйдет) такое постановление, что для служащих в действующей армии годовой срок необязателен, и поэтому, например, он, Прохоров, вполне мог бы дать рекомендацию. Он считал, что Алёшкин достоин членства в партии и, как коммунист, принесёт Родине большую пользу.
— Вероятно, вторую рекомендацию даст товарищ Скуратов, он о вас тоже хорошего мнения, — заметил Прохоров, — а вот достать третью будет труднее. Остальные наши коммунисты состоят в партии менее двух лет и право на дачу рекомендаций не имеют. Третью придётся искать в штабе дивизии.
Необходимые документы Алёшкин подготовил в течение нескольких дней, но на этом пока дело приостановилось. Выехать в штаб дивизии на поиски третьей рекомендации было невозможно. Поток раненых, поступавших в санбат, хотя и