«градского общества» как юридического лица. Для русской истории Жалованные грамоты были настоящим переворотом. Но, как говорится, «гладко было на бумаге…»
Первая проблема состояла в том, что российские сословия находились в самом зачаточном состоянии. «В Центральной и Западной Европе корпорации были синонимами традиции… Такие корпорации предъявляли права на сферы эксклюзивной юрисдикции, что выводило их на политическую арену в той или иной форме. Сословиям Екатерины II недоставало традиций, исторического самосознания и притязаний на политическую власть. Интенция Екатерины состояла в том, чтобы сословия появились посредством одного указа уже совершенно зрелыми и готовыми выполнять монаршую волю»[483]. Более того, не было даже самого понятия «сословие». Характерно, что оно отсутствует в текстах самих Грамот, и «если мы действительно ищем ответственного [за это], то это русская история… Когда нет самих сословий, то остаётся только признать, что и язык не способен их описать»[484].
Не менее важно и то, что права, дарованные «новодельным» сословиям, оказались весьма скромными. Даже для дворянства условием пользования многими привилегиями «всё ещё было успешное выполнение служебных обязанностей. В то время как статьи 37–40 предусматривали учреждение сословного самоуправления на
уровнях губернии и уезда, статья [64] прямо лишала дворян, которые не служили или служили недостаточно, права голосовать или занимать должности. Пока единственным путём к обретению дворянского статуса была Табель о рангах, о чём предупреждали статьи 367–368 „Наказа“… Несмотря на эти условия, самодержавие ещё не решалось предоставить дворянству самостоятельность; поэтому статьи 38, 39, 41, 43, 44 и 46 требовали, чтобы собрания дворянства тщательно контролировались, а все результаты выборов и решения ратифицировались губернатором или генерал-губернатором. Последний, в свою очередь, непосредственно отвечал перед монархом. Наконец, сама свобода от государственной службы, согласно статье 20, была условной, ибо „во всякое таковое российскому самодержавию нужное время, когда служба дворянства общему добру нужна и надобна, тогда всякой благородной дворянин обязан по первому позыву от самодержавной власти не щадить ни труда, ни самого живота для службы государственной“»[485].
Что уж говорить о каких-то политических правах! Новообразованные дворянские корпорации вовсе не рассматривались как представители провинциального общества, а — вполне традиционно — как агенты верховной власти на местах, призванные заполнить зияющие бреши в областном управлении, возместить хроническую нехватку гражданских чиновников: «…так называемое дворянское самоуправление… в сущности было только преобразованием военной обязательной службы дворянства, сообразно потребностям правительства центрального, в местную обязательную службу гражданскую, сообразно потребностям местного управления; которое в сущности было обязанностью губернских дворянских обществ наряжать местных судей и полицеймейстеров»[486].
Административная, полицейская, судебная власть, сбор налогов находились в руках губернаторов. «Представители местного общества при совместной деятельности с коронными чиновниками были поставлены в такую зависимость от этих последних, которая делала службу этого рода даже унизительной для наиболее развитого, зажиточного и самостоятельного дворянства… Для сохранения хотя бы некоторой самостоятельности дворянских собраний от губернаторов этим последним было запрещено входить в собрания, но, несмотря на категорические запрещения, губернаторы появлялись в собраниях, вмешивались в выборы и даже позволяли себе делать выговоры дворянам, такие злоупотребления вызвали [в 1788 г.] указ с подтверждением запрещения губернаторам входить в дворянские собрания. При императоре Павле (в 1798 году) запрещение было отменено, но впоследствии снова восстановлено»[487].
Неудивительно, что дворянство довольно скоро «начало отлынивать от местной выборной службы и на дворянских выборах число нетчиков начинает прибывать, как было на прежних смотрах дворянских недорослей…»[488].
Ни о каком ограничении самодержавия и об участии дворянского представительства в управлении страной не было даже намёка. Статья 19 «Большого Наказа» недвусмысленно утверждала: «Государь есть источник всякой государственной и гражданской власти».
Между прочим, не имела никаких законодательных функций и знаменитая Уложенная комиссия 1767 года, это был чисто совещательный орган. Характерен отзыв о её работе английского дипломата Ширлея: «Всякий, кто обратит внимание на образ действий депутатов, на то, о чём им предоставлено рассуждать и насколько им позволено расширить реформы, и сравнит это с мерами, принятыми в государствах, благословенных конституционным правлением, тотчас же убедится, что это не что иное, как известное число людей, служащих в некотором роде советниками… при определении законов… и что людям этим предоставлены лишь такие привилегии, которыми бы не захотел воспользоваться ни один гражданин благоустроенного государства». Преобразования Екатериной Сената были направлены на придание большей эффективности его работе, а совсем не на расширение его прав.
Деятельность органов городского самоуправления — Общей и Шестигласной Думы — контролировалась не самими горожанами, а генерал-губернаторами и губернаторами. «Контролю правительственной власти подлежат не только распоряжения Городской Думы общественными суммами, но и, если можно так выразиться, самое сознание Думой, представителями городского общества, „нужд и польз“ этого общества. Если Дума „усмотрит что-либо нужное для общей пользы, для выгоды и украшения города“, она должна об этом своём усмотрении доложить губернатору и „ожидать его дозволения“»[489]. Поэтому и в городах уклонение состоятельных купцов от выборов было обычным делом.
Екатерининская Россия разительно отличалась от своего образца — Европы «старого порядка». Думаю, не стоит сравнивать державу Романовых с Англией, где в течение XVIII в. утвердилась двухпартийная политическая система, а к концу столетия центр государственной жизни переместился в парламент. Уже в 1780-е гг. «оппозиция в парламенте открыто критиковала действия монарха», а в 1790-е «курс, проводимый королём [Георгом III] и его министрами, поведение наследника престола подвергались не просто критике, но и насмешкам со стороны общества. В карикатурах изображался монарх, его семья, принц Уэльский»[490]. Корректней провести сравнение с «абсолютистской» Францией, на которую Екатерина главным образом и ориентировалась. Но и здесь мы найдём немного общего.
Ничего подобно фундаментальным законам Французского королевства, даже закона о престолонаследии, в Российской империи так и не было принято. Русское служилое чиновничество совсем не напоминает французских офисье, покупавших свои должности. О каких-либо аналогах парламентов — Парижского и провинциальных — говорить не приходится. Правда, Людовик XV руками канцлера Мопу в 1771 г. фактически упразднил систему парламентов, поставив судебные органы под контроль королевской власти. Но реформа эта была воспринята как проявление деспотизма и вызвала колоссальное возмущение в обществе — от принцев крови до философов-энциклопедистов. Мопу стал излюбленной мишенью памфлетистов, как либеральных, так и консервативных. Вскоре после воцарения Людовика XVI реформа была отменена, а Мопу отправлен в отставку.
Продолжали существовать несколько провинций со своими штатами, более того, последние были восстановлены там, где давно были упразднены, например в Дофине в 1788 г., или учреждены впервые, как на Корсике, присоединённой к Франции в 1769 г. И эти штаты реально оспаривали королевские налоги; так, в 1782 г. правительство отменило