вы, можем догадываться, в чём тут дело, но этого недостаточно. Известно ли вам о каких-либо фактах?
— Всё, что мне известно, едва ли можно назвать фактами. Инквизитор не позволял мне переговорить ни с Марион, ни с её служанкой, с тех пор как они обе подверглись заключению. На это он, конечно, имел право. Но я уверен, что, если дело возникнет вновь, она будет выслушана, будут вызваны опять все свидетели, и тогда её невиновность станет ясна.
— Может быть. Но это будет длинная процедура, а я не люблю ждать. Я отправлю донесение завтра утром, а там посмотрим. В чём, собственно говоря, она обвинялась?
— В ереси и в колдовстве, — медленно промолвил старый бургомистр.
— Ересь? Это, пожалуй, ещё хуже, чем колдовство! Я уверен, что обвинение было неосновательно.
Я знал почти наверно, что они все были реформатского вероисповедания, но не хотел, чтобы они открыли мне эту тайну.
— Единственная причина её несчастья заключалась в её красоте и добродетели, — отвечала донна Изабелла, гневно блеснув глазами.
Как, однако, свободно она говорит о подобных вещах! Монахи и инквизиция многому научили женщин.
— Изабелла! — воскликнул её отец.
— Не бойтесь, я не принадлежу к числу ханжей. Я думаю, что я доказал это сегодня утром.
— Это правда. Инквизитор, впрочем, не настаивал на обвинении в ереси. По крайней мере, я не слыхал потом об этом ничего, иначе я сделал бы нужные шаги, чтобы спасти её. В окончательном приговоре она была объявлена виновной в колдовстве и предана в руки светских властей. А это значило эшафот.
Теперь мне стало всё ясно. Сначала достопочтенный отец поднял обвинение в ереси, но, сообразив потом, что весь город заражён ею и что сжечь всех нельзя, он благоразумно отбросил эту часть обвинения и ухватился за ведовство, которое, по его расчётам, затронет любопытство многих. Ведь протестанты также любят посмотреть при случае, как жгут ведьму.
— Мы знали, что процесс вёлся не совсем правильно и не по закону, — продолжал бургомистр. — Он не выставлял объявления о суде, при нём не было ассистента, как вы сами изволили указать. Мы знали, что совет может отменить этот приговор, но мы не смели действовать. Иначе мы пришли бы к столкновению с сеньором Лопецом и его гарнизоном. Если бы правительство не признало наших соображений и приняло бы сторону инквизиции, как случается довольно часто, то на наш город могло бы обрушиться страшное мщение.
— В чём же, собственно, её обвиняли?
— Позвольте объяснить вам всё, сеньор. Месяц назад в нашем городе была оставлена какими-то бродягами маленькая девочка — француженка. Она заболела, и её не захотели взять с собой. Марион сжалилась над ней, потому что она была бедна и бесприютна, и взяла её к себе с намерением отправить во Францию, когда она подрастёт. Девочка отличалась странным, возбуждённым поведением, и некоторые думали, что она одержима нечистой силой. На самом деле она была совершенно безвредна. Нет сомнения, что инквизитор видел её или слышал о ней. Однажды, когда Марион не было дома, к ней явились его люди и взяли девочку. Я не могу вам в точности сказать, как всё это было, но девочка вырвалась и прибежала домой. Через два дня Марион была заключена в тюрьму, и на неё было возведено обвинение в колдовстве. Сначала инквизитор не был, по-видимому, так вооружён против неё и обещал освободить её, если найдёт её невиновной. Что касается доказательств против неё, то, как я только вчера узнал, они были обычного типа: порча воды в колодцах, следы копыт на полу её комнаты, кто-то даже сказал, что видел, как она летела по воздуху. Когда я возражал, что в тот вечер, о котором шла речь, Марион была с нами, инквизитор стал объяснять мне, что ведьмы могут быть видимы одновременно в двух местах: ведьма идёт по своим делам, а дьявол садится на её место, принимая её облик. Хуже всего было то, что у одной женщины вдруг умер ребёнок, который только что был совершенно здоров и до которого дотронулась Марион. Соседи говорили мне, что ребёнок этот наелся сырых слив. Большинство было уверено в том, что он умер не от прикосновения Марион. Она ведь родилась здесь, и все её знают, хотя она несколько лет жила с нами в Брюсселе. Она добрая девушка, которую все любят. В народе началось волнение, и слава Богу, что вы прибыли вовремя, сеньор. Не случись этого, я не могу сказать, что могло произойти.
— Слава Богу, что всё произошло так. Проявись малейшая попытка к бунту, мы были бы вынуждены поддержать авторитет короля и церкви, и обвиняемая была бы сожжена. Горожане не спасли бы её, ибо я смел бы их с площади, как пыль.
— Не очень-то вы церемонитесь с нами, бедными голландцами, — вставила донна Изабелла.
— Я говорю только о том, что могло бы быть, не вкладывая в свои слова ни похвалы, ни порицания.
— Ты не понимаешь таких дел, дитя моё, — строго сказал ван дер Веерен. — Дон Хаим прав! Он бы это сделал.
— Вернёмся к делу. Вам известны имена главных свидетелей?
— Да, сеньор. Инквизитор сообщил мне их в виде особой любезности, желая, очевидно, показать, что он ведёт дело вполне основательно. Свидетелями выступили некоторые зажиточные и уважаемые женщины, хотя говорят, что это были…
Он, видимо, подыскивал слово. Я помог ему:
— Подкупленные свидетели. Доносчики инквизиции?
— Вы сами употребили это выражение, сеньор, а не я.
— Да, я употребил его. Их имена?
— Анна ван Линден и Бригитта Дорн.
Я вынул свою записную книжку и заглянул в неё.
— Они не значатся у меня в списке, и это очень хорошо. Иначе с ними трудно было бы иметь дело. Но это только показывает, как легко осудить невинного человека. Здесь у меня записаны имена двух-трёх достойных доверия лиц, которые живут в вашем городе и доставляют сведения об еретиках во славу Божию и для охранения Его царства. Этих двух между ними нет. Они больше не причинят вреда. Но на вашем месте я бы не забывал, что остаются другие. К сожалению, я должен сказать, что этот народ не особенно сокрушается об ошибках, которые ему иногда приходится делать.
Мой хозяин и его дочь удивляли меня. В самом деле, как они могли жить здесь в постоянной опасности, как они могли сидеть здесь