жаба была брошена ею. Во-вторых, я навлекла болезнь на ребёнка Магдалины Брауер и уверила всех, что он заболел от прикосновения Марион де Бреголль, которая в этот день с ним говорила. В-третьих, я ложно уверила всех, будто я видела чёрного человека, который на рассвете вышел от неё из дому. В-четвёртых, я сделала в её комнате следы ног, которые показала народу, уверив его, что это следы дьявола. Я, Анна ван Линден, прежде всего помогала во всём этом тем, что распускала дурные слухи про означенную даму. Во-вторых, я убила ребёнка Магдалины Брауер, который стал поправляться. Всё это мы сделали для того, чтобы угодить достопочтенному отцу Бернарду Балестеру, который говорил нам, что он подозревает Марион де Бреголль в сношении с дьяволом, и чтобы получить обещанную им награду, состоявшую из пяти или шести флоринов, которые мы действительно и получили от него. Всё вышеизложенное мы показали добровольно, без всякого принуждения или запугивания и пыток. И всё вышеизложенное — правда, да смилуется над нами Господь».
Подписано: «Бригитта Дорн и Анна ван Линден в присутствии королевского нотариуса ван Эйра, который подписал этот документ и приложил к нему печать, согласно закону».
Я положил бумагу на стол и взглянул на обеих женщин. На лицах у них был написан испуг.
— На что всё это понадобилось? — спросила ван Линден.
— Чтобы восторжествовало правосудие.
— Вы обещали, что мы не пострадаем, если скажем всю правду! — воскликнула старуха.
— Я ничего не обещал вам, — строго сказал я. — Я объявил, что с вами поступят сообразно тому мнению, которое у меня о вас составится. Я так и сделаю. Я встретил двух женщин, которые не задумались убить ребёнка и отправить на эшафот невинную девушку из-за каких-то шести флоринов. Они могли бы сделать что-нибудь и ещё худшее, если бы только им за это заплатили. Я сказал, что мне нужны ловкие люди, а вы действовали довольно неуклюже. Какие доказательства вы собрали? Жаба в колодце, чёрный человек да умерший ребёнок. Старая история! Давно бы пора всё это бросить. Это может действовать только на каких-нибудь старух. Вы сами изрекли себе приговор.
На несколько минут воцарилось молчание.
— Вы обманули нас, заставив подписать бумагу, — яростно завопила Анна ван Линден. — Если бы мы знали, что в ней написано, мы бы никогда этого не сделали. Мы не желаем признавать своей подписи.
— Тише, тише, — отвечал я. — Разве там написано что-нибудь такое, чего вы мне не говорили? Что касается вашей подписи, то вы можете отрицать её сколько угодно. От этого дело нисколько не изменится. Я обманул вас? Я научу вас, как нужно говорить со мной. Если бы мне нужно было заставить вас сказать неправду, то у меня был для этого другой, более простой путь: комната пыток здесь внизу, да и палач наготове.
Снова наступило молчание. Старуха дрожала от страха, но ван Линден сохраняла полное спокойствие.
— Что вы с нами намерены делать? — спросила она наконец.
— Сейчас узнаете. Прежде всего вы должны подписать другую бумагу, которую я заготовил. Я вам вкратце сообщу её содержание, чтобы вы опять потом не говорили об обмане. В бумаге будет написано, что всё это колдовство, в котором была обвинена мадемуазель де Бреголль, вы проделали сами, а затем, частью по злому умыслу, частью во избежание собственного ареста, свалили всё на неё, благо инквизитор, очевидно, был настроен против неё.
— Это неправда! — разом воскликнули обе.
— Как неправда? Ведь доказательства, которые вы собрали против обвиняемой, оказались ложными. А между тем на основании их она едва не была сожжена. Вы ведь сами в этом сознались, и я ещё не решил, как воспользоваться этим признанием.
Обе женщины задрожали.
— Ну, теперь вы подпишете? — спросил я тоном, не допускающим возражений.
— Нет, нет! Никогда! — закричала ван Линден. Бригитта, дрожа, сделала лишь отрицательный знак рукой и энергично тряхнула своей седой головой.
— Хорошо.
Я позвонил. Вошёл дежурный солдат.
— Что изволите приказать, сеньор?
— Скажи палачу Якобу Питерсу, который ждёт внизу, чтобы он взял с собой помощника и пришёл сюда.
Солдат ушёл. Обе женщины, крепко стиснув руки, застыли в неподвижной позе. На их лицах нельзя было прочесть ничего.
— Вы ещё не взяли следуемых вам денег, — сказал я. — Вы их заработали. Хорошо сделаете, если возьмёте их и спрячете в какой-нибудь карман. Я не знаю, имеет ли палач привычку возвращать то, что попадается ему под руку. Я ещё не успел познакомиться с ним поближе, но люди его ремесла на этот счёт обыкновенно очень забывчивы.
Старая ведьма с минуту стояла в нерешительности, потом жадно схватила монеты и спрятала их в карман. Но Анна ван Линден отвечала с гневом, на который я не считал её способной:
— Можете сами взять свои деньги.
— Я никогда не беру назад денег, которые вышли из моих рук, — высокомерно отвечал я. — Если вы не желаете брать их, то пусть они остаются здесь, пока кто-нибудь не возьмёт их.
И я повернулся к ней спиной.
Через минуту в дверь постучали. Вошёл Якоб Питере с помощником.
Питере — человек средних лет, по обличью настоящий крестьянин с большой красивой бородой. Никогда бы и не заподозрил в нём палача. Я часто удивлялся, как люди его профессии могут иметь такой благодушный вид, будто жизнь представала перед ними лишь в розовом свете. Происходит ли это оттого, что, живя среди постоянных ужасов, они мало-помалу делаются к ним нечувствительны, или самые мучения доставляют им удовольствие, — этого я не берусь сказать. Впрочем, я не замечал, чтобы их жертвы что-нибудь выигрывали от этого благодушия.
Якоб Питере дружески кивнул обеим женщинам, которых предстояло ему передать, с видом человека, который в высшем обществе чувствует своё привилегированное положение. Вид его, казалось, говорил, что ему будет очень приятно в первый раз поработать в качестве палача над этими двумя женщинами, с которыми он, очевидно, был давно знаком.
По моему приказанию он повёл их к маленькой двери, которая находилась против входной двери и скрывала за собой винтовую лестницу, проделанную в стене. Для пыток дом устроен очень удобно: отсюда не дойдёт до внешнего мира ни один звук, и без всякого нежелательного вмешательства публики жертву можно было в одну минуту спровадить вниз или вызвать опять наверх.
Когда мы спустились в это ужасное