Чугун быстро опустел, Спиридон поскреб деревянной ложкой по днищу, вздохнул с сожалением и обернулся:
— Тебя, парень, не Данилой кличут?
— Ну, Данилой. А вы кто такие?
— Да мы так, прохожие. Поклон тебе от жены Анны принесли, а еще весточку добрую — парень у тебя родился, Алексеем назвали. Алексей — Божий человек. Значит, счастливым будет.
Данила поднялся из своего угла, утвердился на ногах и замер, растерянно опустив руки.
24
В ночь погода круто переломилась: повалил, встав сплошной стеной, беспросветный снег, похолодало, и тоскливо, по-волчьи, завыла метель.
Вот тебе и весна, которую так долго ждали и которая, казалось, пришла и утвердилась до красного лета.
Мирон поднялся с лежанки; не зажигая огня, оделся и вышел на крыльцо. Теперь, после смерти Евлампия, он жил в его доме и всякий раз, завершая молитву, вспоминал о нем и даже просил совета. Читал «Повесть дивную о страдании», примеривался к тем страданиям, которые ломали старца Ефрема и Евлампия, и думал: а он, Мирон, смог бы вынести, хватило бы ему силы и веры?
И медлил, не торопясь отвечать на простой и ясный вопрос, заданный самому себе.
Стоял на крыльце, просекаемый резкими порывами ветра, чуял, как тает на лице сухой и колючий снег, смотрел прямо перед собой и ничего не мог различить, кроме белесой мути. Тяжело и смутно было на душе у Мирона. Запахнувшись в полушубок, он слушал взвизги метели и вскинулся вдруг, даже руку поднял от удивления — увиделся ему среди белесой мути просвет, будто в густом лесу просека, а в просвете этом — два человека. Они шли один за другим, опираясь на посохи, и слышал Мирон: «Благословляем. Не бойся, мы здесь, молимся за тебя…»
Внезапно появившись, просвет так же внезапно исчез. Мирон истово перекрестился и вернулся в избу. Он понял, кто благословлял его. В душе появилось тихое спокойствие, и уснул он на лежанке Евлампия крепко и сладко, как уже давно не спал в последние недели.
Минул день, минула еще одна ночь, а наутро, когда поднялось солнце, двадцать крепких мужиков вышли из деревни на широких лыжах — тихо, без разговоров, след в след, один за другим, и скоро скрылись в молодом кедраче. Мирон уверенно вел за собой людей, больше уже не сомневался, и беспокоился теперь лишь об одном: не опоздать бы. Надеялся, что суета с погрузкой скарба на возы, которую он устроил в деревне, даром не пропала. Наверняка лазутчик варнаков, за которым следили, как только он появился у деревни, уже доложил, что условия Цезаря приняты. Вот и пусть возы ждут, пусть их караулят…
Легкий морозец не отпускал, и широкие лыжи с негромким шорохом проминали сухой снег.
«Не будет тебе прощения, Данила, если слукавил, — думал Мирон, все ускоряя свой ход по нетронутому снегу, — гореть тебе в геенне огненной за обман. Держи свое слово…»
…Данила колол дрова, бухая тяжелым колуном по толстым сосновым чуркам, которые промерзли за долгую зиму и разлетались со стеклянным звоном. В прохладном воздухе пахло смольем. Время от времени он устраивал себе передых: втыкал колун в чурку, выпрямлял натруженную спину и подолгу смотрел за высокую ограду, где виделись на взгорке четыре сосны. После обеда, в очередной раз глянув на них, Данила вздрогнул и даже оглянулся испуганно: не заметил ли кто? А вздрогнул он потому, что острая макушка одной сосны была надломлена и лежала на ветках.
Это был знак от Мирона: староверы уже здесь.
Теперь оставалось лишь одно, — Господи, пособи!
Данила доколол оставшиеся чурки, из старой поленницы, разворошив ее, вытащил большущие свитки бересты, обложил их сосновыми щепками, а сверху придавил поленьями, которые все еще ядрено пахли смольем. Только поднеси огонь к бересте — и запылает, до самого неба.
На этом и строился нехитрый замысел Данилы и Мирона, на несколько рядов обговоренный ими в деревне: запалить в нескольких местах лагерь варнаков, двери, если удастся, подпереть кольями, а староверы залягут вокруг с ружьями — на свет стрелять ловко. Сами же они будут в темноте. А дальше… Дальше никто не знал, что случится.
По всему лагерю, под избами-казармами, под сараями, под амбарами успел Данила сделать свои закладки — береста вперемешку со смольем. Припас спички и даже изладил факел. Все приготовил. Страха не испытывал, только в одном сомневался: успеет ли он добежать до всех своих закладок, хватит ли ему проворности… Хотя бы еще одного помощника, да где его возьмешь… Трое новых варнаков, принесшие новость из Успенки и ночевавшие вместе с ним в избушке, попытались завести разговор, намекая, что неплохо бы Даниле с ними подружиться и довериться, но он в ответ каменно молчал и ни одного слова не произнес. Не верил им Данила, да и как можно было верить, если от Цезаря в любую минуту можно было ожидать всяческой гадости. А если он этих мужиков с тайным умыслом посадил в избушку, догадавшись о сговоре с Мироном?
Нет, придется в одиночку совершить, никто не поможет.
Там, в Успенке, ждет его Анна, и, если не врут новоявленные варнаки, — сын у него родился, Алексей. Он все сделает, чтобы к ним вернуться. И от варнаков вырвется, и этот чертов кряж одолеет. Не имеется такой силы, которая удержала бы его.
Данила поднял с земли тяжелый колун, вскинул его на плечо и неторопким шагом направился к избушке. С недавнего времени, после похода в деревню староверов, за ним уже не было постоянного и строгого догляда; утром он получал от Ваньки Петли приказание на работу, исполнял его и остальное время мог проводить в избушке, которую на ночь снаружи уже не закрывали на запор. Но вот появились новые варнаки, и вчера избушку заперли. Неужели и сегодня запрут? Данила прибавил шагу.
Возле дверей избушки огляделся — вокруг никого не маячило. Данила вывернул колуном пробой, обрубил вытащенные гвозди и все аккуратно вставил в старые гнезда. Глянешь — точно так же, как и было, даже запор закрыть можно, а толкнешь изнутри посильнее — все и вывалится. Теперь оставалось ждать ночи. Данила лег в углу на грязное тряпье, повернулся лицом к стене и попытался представить — каков он на лицо, сын его Алексей?
Однако представить так и не смог. Задремал накоротке, но сразу и вскинулся, словно от тычка. Сел на полу, оглядывая полутемную избушку, пытался понять — что его так подкинуло, какая тревога оторвала от сна? В избушке было тихо, пусто, а в раскрытые двери ровной полосой струился свет. Данила вышел на улицу, но и здесь все было как обычно и никакой тревоги или угрозы не наблюдалось. Серели строения, искрился белый и ровный после неожиданной недавней метели снег, солнце стояло высокое и по-весеннему теплое. Варнаки спокойно занимались своими делами: кто хозяйничал на конюшне, кто тянулся за варевом к общему котлу, кто просто сидел на лавке и жмурился, глядя на солнце. Никого из трех мужиков, прибывших вчера, не было видно. «Цезарь разговоры говорит с ними», — догадался Данила, который никак не мог избавиться от тревоги, так неожиданно поднявшей его с жесткого лежбища.