— Он же меня выпорет! — ужасался барин. — А меня никогда не пороли! Это, наверное, больно, а, Яким?
— Да-с, неприятно, — соглашался писарь. — Да зачем вам, пане, ездить? Я хоть сейчас в путь. Панству скажу: пан Печенка с горя заболел. Как услышал о дядиной смерти, так и слег замертво. Ни ногой, ни рукой шевельнуть не может.
Трясун даже шмыгнул носом для убедительности и сделал вид, что вытирает слезы:
— Пан Печенка так любил дядюшку! Больше всего на свете… Ведь они друг у друга единственные на земле родственники были… Так и скажу… Поминки справлю… Стражнички-то закусят — и со мной поедут, им по дороге.
— Поезжай, — облегченно вздохнул пан. — А то… Римша, грубый мужик. Вдруг ему вздумается? Тут и стражники не помогут.
Второй причиной, которая окончательно убедила Печенку остаться дома, было зеркало. Стоило пану взглянуть в него, и Яким получил приказ готовиться к отъезду. Зеркало показало Печенке, что он не умеет владеть своими чувствами. Как пан ни старался казаться печальным, улыбка нет-нет да прорывалась и блуждала под усами до тех пор, пока страшным усилием воли наследник снова не придавал лицу выражение отчаяния и глубокой печали.
«А если я на глазах всего панства не догляжу за собой и улыбнусь? Не по-пански получится! — испуганно подумал Печенка. — Уж пусть Яким едет: он и в бумагах лучше разбирается…»
…Еще не наступил полдник, когда запылила по улице зеленая панская бричка, в которой важно сидел обряженный в новый армяк Яким Трясун. Два стражника верхами сопровождали писаря.
Кучеру Трясун приказал завернуть к хате Нестерка. Писарь хотел потрясти мужиков своим величием, а Марисе сказать, чтоб готовилась к нему в прислужницы идти: Печенка уедет в имение Кишковского панствовать, а кто в здешней усадьбе хозяином станет? Он, Яким!
Но, словно нарочно, никого у хаты Нестерка не было, только ребята грудились возле плетня.
— Марися, Марися! — закричали они, бросая игру. — Пан писарь за бараном приехал!
Вытирая руки тряпицей, появилась на пороге Марися.
— Вы же завтра утром обещали наведаться? — удивилась она. — Но, коли уж приехали, так слушайте. Велено мне было барана продать не продать, соли купить да еще целого барана пану отдать.
— Ну, ну, и как ты решила? — заинтересовался Яким. — Трудное дело!
— Так ведь для кого трудно, а для кого нет. Я барана остригла, шерсть с него продала, на те деньги соли купила, а стриженого барана — назад, к пану. Эй, Микола, гони сюда барана!
— Ох, черт, а не девка! — охнул Трясун. — Словно тебе ворожит кто! Дознаюсь, дай срок! Но теперь пану до твоих дел недосуг. Вернусь я из имения дядюшки, тебя к себе возьму прислуживать. Тогда и разговоры будем разговаривать. Эй, пошел!
— Хоть бы тебя кто-нибудь высек! — в сердцах сказала Марися, но из-за скрипа колесного писарь ее слов не услышал.
Микола уже выгнал барана на улицу. Сестра махнула рукой — мол, пусть пока во дворе побудет, не к спеху.
Петро, оседлав палочку, подскакал к плетню, на котором верхом сидели ребята.
— Я буду Римша, — кричал Пятро, — а вы паны.
— Не хочу я быть паном, — сказала Януся и слезла с плетня. — Их лозой секут. Я к барашку играть пойду…
— Я такой силач, что меня, коли не захочу, ни догнать, ни повстречать, а пан увидит — остановится и шапку долой!.. — несся над улицей звонкий голос Пятро. — Эй, кто пан-то будет? Выходи!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ВЫКУП ЧЕРТУ
Пан, поп да бес всегда сговорятся.
Белорусская пословиц
Нестерко вместе со Степаном ночевал на поповском возке. Утром расходились каждый по своим делам. Хотя ярмарка уже заканчивалась, но поп все еще не нашел себе работника по нраву. Степану приходилось и поручения хозяина исполнять и одновременно стараться не упустить нового места, на которое он метил.
Наблюдая за скупым попом, Нестерко начал сомневаться: да есть ли у него в самом деле деньги? Станет ли богатый человек с криком и божбой торговаться из-за луковицы или куриного яйца?
Вечером, укладываясь на возу спать, Нестерко снова и снова начинал расспрашивать Степана:
— Как бы мне с хозяином твоим впросак не попасть. Знавал я вельможных панов без гроша за душой. Вдруг я с попом время зря потеряю?
У Степана выдался удачный день: хозяин наконец выгнал его, а завтра обещали взять на новое место. Распушив усы, Степан подбадривал Нестерка, шутил, вспоминал занятные истории.
— У кого ж деньги, ежели не у попов?
— Что правда, то правда, — успокоился в конце концов Нестерко. — Бывальщину про то, как один батюшка с дьяконом разбогатели, знаешь? Надоело им в бедности жить да на бога надеяться. Задумали такое: дьякон будет воровать и краденое прятать куда-нибудь. А поп в толстые книги посмотрит, вроде гадает, и точно укажет, где можно краденое найти. Дьяк-то ему ведь перед гаданьем говорит, куда что спрятал…
Нестерко рассказывал по-скоморошьи, в лицах. Его голос становился то жуликоватым, когда он говорил за дьякона, то хитро испуганным, когда в разговор вступал поп-гадальщик.
— «Что ж ты перво-наперво украдешь?» — спросил поп.
«Волов! У кузнеца волы добрые. Я их в лесок, к Мокрому оврагу отведу. Утром кузнец к тебе прибежит, ты в книгу зырк — и бери деньги».
Утром прибегает кузнец к попу. Жалуется на кражу-пропажу, вора клянет.
«У тебя, батюшка, сказывала жена дьякона, книга волшебная есть, — говорит кузнец. — По ней все узнать можно. Узнай, сделай милость, как волов отыскать».
«Ты принеси пять рублей да крынку масла, тогда в книгу посмотрю».
Кузнецу что делать? Принес. Поп книгу полистал, говорит:
«В лесу у Мокрого оврага волы твои стоят. Только скорее туда беги, а то воры за ними вернутся и уведут».
Кузнец со всех ног к оврагу, за ним другие мужики. А дьякон в то время, пока все за волами бегали, овцу у одного мужика увел и в кошаре у другого спрятал. И еще дьякон ухитрился свинью украсть.
Дальше — больше, что ни день, то пропажа!
Все бегают к попу, а он сидит, в книгу смотрит. Дьякон рядом — деньги забирает. Жили они так не худо, пока у пана пропажа не случилась. Большие деньги сгинули.
Пан услышал от дворни, что есть поп, который ворованное находит. Приказал лошадей послать. Обещал тысячу рублей — только найди.
Поп с дьяконом заперлись в хате и стали думать: как быть? Ведь не дьякон эти деньги украл!
«Удирать надо от позора, — говорит поп. — В другое село, подальше переедем, там жить не хуже будем. Пану скажем — завтра, дескать, ответ дадим. Пусть ждет пока. А мы утром, на рассвете, убежим».
Панские лошади уехали, поп с дьяконом стали собираться.
А деньги панские украли кучер, лакей и приказчик. Тот кучер сам за попом ездил.
Вернулся, говорит лакею и приказчику:
«Пропали мы. Завтра поп-отгадчик к пану приедет, деньги найдет, нас изловят. Поп этот еще ни разу не ошибался, точно находит».
Надумали они втроем вот что: пойти к попу, все ему рассказать, попросить, чтобы не выдавал. Деньги пусть пан назад получит, а про то, кто украл, — молчок. Попу за молчание от каждого по сто рублей.
Ночью подкрались они к поповскому дому. Кучер первым в окно заглянул. Поп и дьякон за столом сидят: вещи-то собрали, бражку начинают распивать.
«Ну, с почином!» — сказал поп.
Кучер испугался, побежал к своим, шепчет:
«Поп меня узнал! Только я к окну, он говорит: «С почином». Первый, то бишь, есть уже».
«Пойду и я, — говорит лакей. — Может, он меня не узнает?»
Только к окну, а поп с дьяконом по второму ковшу налили. Поп говорит:
«Ну, по второму!»
Лакей скорее к своим, дрожит весь;
«Узнал!»
Приказчик предлагает:
«Что ж, пошли теперь все вместе».
Подходят к окну, а поп по третьему наливает, приговаривает:
«Бог троицу любит!»
Панские слуги — в хату.
Поп с дьяконом перепугались, думали — за ними уже от пана приехали, крестятся:
«Господи спаси!»
А воры на колени упали. Просят их не выдавать. Все. и рассказали.
«Деньги панские где?» — спрашивает поп.
«Мы их закопали в конюшне у входа», — воры отвечают.
На следующее утро тот же кучер на панских лошадях за попом приезжает. Поп взял свою толстую книгу, является к пану.
«Радуйтесь, пане, говорит, узнал я, где ваши деньги спрятаны».
Повел пана на конюшню, опять в книгу заглянул и приказал рыть у входа.
Конечно, нашлись деньги. Только пан не радуется: ему жалко отдавать тысячу рублей попу.
«Как бы, думает этого угадалыцика опозорить?»
Тут мимо муха летит. Пан ее — хоп! — и словил. Подходит к попу:
«Батюшка, что у меня в кулаке? Угадаешь — еще тысячу получишь. Не угадаешь — и той тысячи не увидишь».
Поп погрустнел, рукой махнул, поговорку помянул: