— Я хотела, чтобы ты был счастлив.
Энди смеется — горько и неестественно.
— Ясно. Это твое жизненное призвание, Эллен, — делать меня счастливым.
— Прости, пожалуйста, — говорю я, — но я не могу иначе.
Он смотрит на меня, не отрываясь, будто ждет продолжения — какого-нибудь объяснения, уверения, что мне никто не нужен, кроме него. Но я все медлю — не могу найти подходящих слов, да и вообще слова не идут на ум, и тогда он опускает глаза.
— Почему ты не можешь иначе? — Он опять заглядывает мне в глаза, и тогда я говорю, что не знаю. — Не знаешь? — недоверчиво повторяет он.
— Я вообще уже ничего не знаю наверняка…
— В этом, Эллен… — Он успел одеться и обуться, и теперь хватает ключи и бумажник с ночного столика. — В этом я с тобой солидарен.
— Куда ты? — спрашиваю я сквозь слезы.
— Не важно, — говорит он и проводит по волосам ладонью как гребенкой. — Здесь я сегодня не останусь — хватит делать из меня дурака.
Меня охватывает отчаяние.
— Энди, — торопливо бормочу я, — подожди! Пойми… Ты не виноват… Это все я! Просто надо было…
Не обращая на меня внимания, он идет к двери.
Я выскакиваю из постели и бегу за ним. Горло перехватывает.
— Энди! Давай все обсудим! Ведь мы же решили, что будем обязательно мириться перед сном…
Энди поворачивается и смотрит прямо на меня, по-моему, сквозь меня:
— Мы уже все обсудили…
Глава 31
И вот в следующий миг, кажущийся не столько трагическим, сколько нереальным, я стою у окна и наблюдаю, как Энди садится в машину, разворачивается, включает сигнал поворота и выезжает на дорогу. Мне даже кажется, слышу тихий писк поворотника, раздающийся в пахнущем кожей салоне новехонького автомобиля. Тут же убеждаю себя, что мужчина, который не забывает включить поворотник, находится еще не на последней стадии бешенства. Не знаю, может быть, и впрямь мы с Энди вместе только потому, что так сложились обстоятельства, или потому, что нам так удобно. Пожалуй, Сюзанна права: нашим отношениям действительно не хватает страсти, и брак с некоторых пор превратился в приятный и взаимовыгодный союз, который ко всему прочему не приносит участвующим в нем сторонам былой радости.
Отхожу от окна, повторяя, что не намерена разбираться, кто из нас прав, кто виноват. Возможно, я не права, но единственное, чего мне сейчас хочется, — это сесть утром на самолет и оказаться в Нью-Йорке, вернуться к работе, снова увидеть Лео и постараться смотреть на все позитивно: на прошлое, на свой брак, на дружбу с Марго, на работу и на себя. Я не уверена, что смогу быстро вернуть себе позитивный взгляд на жизнь, но точно знаю, что, если останусь здесь, в этом доме, этого не произойдет вообще никогда.
Я выключаю свет и забираюсь обратно в постель. Спрашиваю себя, почему не плачу, — я ведь должна плакать. Со смешанным чувством страха и облегчения понимаю, что все мои нынешние эмоции — лишь жалкое подобие тех, что я переживала всего несколько минут назад, когда Энди еще был здесь. Более того, я настолько спокойно и отстраненно воспринимаю все происходящее, что порой начинает казаться, будто я смотрю финальные кадры какой-нибудь мелодрамы, со стороны наблюдая события чужой жизни и ожидая продолжения: «Интересно, останется она или уйдет?»
Закрываю глаза и ощущаю полное опустошение. Точно знаю, что могла бы заснуть, если бы только захотела, но не позволяю себе этого. Я уверена, что в чем-то права и если сейчас засну, то вся моя правота улетучится — ведь только уж совсем никудышная жена вот так запросто заваливается спать, в то время как безутешный муж колесит по ночным пустынным улицам.
Вместо того, чтобы спать, стараюсь дозвониться Энди на мобильник, заранее готовясь услышать его автоответчик: радостный голос мужа с таким знакомым гудком такси на заднем плане. «Никогда не меняй это приветствие в ящике голосовой почты», — попросила я Энди не так давно. Не уверена, что больше нравится мне в этом сообщении: веселый голос супруга или шум улиц Нью-Йорка. Как бы там ни было, Энди трубку не берет — и это уже моя третья попытка. Совершенно очевидно, что муж не хочет со мной разговаривать, а я, если честно, не знаю, что ему сказать, поэтому просто отключаюсь, не оставив сообщения. Марго я решаю не звонить. Разумеется, в конце концов, Энди прибежит именно к ней. Пусть себе радуются, пусть осуждают меня! Наверняка сообщат обо всем Стелле, потом все вместе откроют бутылочку хорошего вина и будут пить его, преисполнившись чувством морального превосходства. Пусть себе тешатся, а я буду делать то, что должна. Смотрю в темноту и чувствую себя ужасно одинокой, но в то же время очень счастливой от того, что меня наконец оставили в покое.
Через некоторое время, не находя себе места, спускаюсь вниз: здесь темно и чисто, здесь все так, как мы с Энди оставили вечером. Подхожу к бару, наливаю себе водки в стакан для сока. Разумеется, распитие спиртного в одиночку — депрессивная банальность, а быть банальной не слишком приятно. Однако сейчас водка — как раз то, что мне нужно, а «желание Эллен — закон». По крайней мере, так наверняка сказал бы мой муж, если бы сейчас был здесь и не злился на меня.
Стою посреди кухни и вдруг ощущаю нехватку свежего воздуха. Иду к черному входу, отмечая, что Энди перед уходом не забыл переустановить сигнализацию. Может, он меня и ненавидит, но по-прежнему беспокоится о моей безопасности. «Это уже что-то», — думаю я, присев на верхнюю ступеньку крыльца. Здесь, на крыльце, мне нравится больше, чем где бы то ни было в Атланте. Медленно потягиваю водку и слушаю стрекотание кузнечиков в вязкой, глухой тишине.
Проходит немало времени, прежде чем я нахожу оставленную мне записку. К тому моменту я успеваю допить водку, еще раз набрать номер Энди, вернуться в дом, закрыть дверь и даже поставить стакан в раковину. И тут вижу эту самую записку. Не знаю, почему я не заметила ее раньше. Она лежит на самом видном месте, прямо на кухонном столе, написана на желтом стикере, которые мы обычно оставляем друг другу с короткими записками вроде: «Я тебя люблю», «Хорошего тебе настроения!» или «Нужны сменные лезвия».
Подношу блокнот к свету и читаю слова, написанные твердым почерком: «Если уйдешь — не возвращайся!»
Внутри все словно оборвалось.
Аккуратно беру листок и, вместо того чтобы задуматься над своим будущим, решаю, что делать с запиской. Написать ответ прямо здесь? Скомкать и бросить тут же? Разорвать? Или вложить в дневник и сохранить на память о трагическом периоде моей жизни? Так и не придумав ничего толкового, в конце концов, вкладываю вырванный лист обратно в блокнот, стараясь сделать это как можно аккуратнее, так, будто эту записку вообще никто не трогал и не читал. В последний раз смотрю на дурацкий желтый листок, переживая чувство вины и глубокого сожаления. До чего мы с Энди докатились — стали устраивать ночные скандалы, выдвигать друг другу ультиматумы в записках и оставлять их на кухонном столе.