— Я знаю, — бесстрастно говорит Марго.
Голос ее абсолютно спокоен, лицо лишено всякого выражения, но ясно (по крайней мере, мне), что она глубоко задумалась. Я отчаянно ловлю ее взор, сама не зная, чего хочу. Попросить снисхождения? Что-то еще объяснить? Умолять о прощении? Когда она, наконец, смотрит на меня, я посылаю ей один умоляющий взгляд, в котором слились все мои просьбы. Марго непреклонно и незаметно для окружающих качает головой, опустив глаза. Губы ее беззвучно шевелятся, как будто она репетирует, что скажет брату, когда настанет время.
Вечер воскресенья мы с Энди проводим как образцовая среднестатистическая пара. По крайней мере, так это выглядит со стороны. Сначала мы готовим салат на ужин (пиццу мы купили по дороге) и смотрим телевизор, любезно передавая друг другу пульт. Потом я помогаю мужу приготовить мусорный бак и вытащить его на тротуар перед домом, для уборщика. Потом я выписываю чеки в оплату счетов, а Энди сидит рядом. Все это время я сама не своя: подпрыгиваю от каждого телефонного звонка и пытаюсь найти подходящие слова — и моральные силы — для признаний.
Потом пора спать. Мы ложимся в постель и выключаем свет. У меня последний шанс сказать хоть что-нибудь, прежде чем ему это скажет Марго.
Энди наклоняется ко мне поцеловать на ночь. Я его целую, и медлю чуть больше обычного. На душе тревожно и грустно. Сотни фраз проносятся в голове — все неподходящие.
— Ты знаешь, мне понравилась Люси, — подаю я несмелую реплику. Мне противна неловкая попытка начать душевный разговор на тему «Можно ли дружить с бывшим».
— Ага. Она хорошая, — сонно говорит Энди. — Жаль, что вышла за козла.
— Да? Ей с мужем не повезло?
— Еще как! Он, болван, пропустил рождение сына.
— Ну, мало ли… Может, у него причины были? — Надеюсь, Энди возьмет с меня пример и тоже будет терпимым.
— Я знаю, бывают всякие случаи. Ребенок, например, рождается преждевременно… Но этот придурок уехал в командировку, зная, что у жены скоро срок. А потом — сюрприз, сюрприз! — сын родился без него.
— Кто тебе рассказал?
— Лю.
Помимо воли меня передергивает от этого уменьшительно-ласкательного откровения. Энди, должно быть, тоже понял и поправился:
— Люси сказала.
— Когда? — Я с пристрастием ищу вину за мужем, чтобы оказаться с ним на равных. — Ты же сказал, вы не общаетесь?
— Не общаемся, — быстро говорит он. — Она мне давно говорила.
— Подожди, ее сыну — пять. Мы с тобой уже дольше.
— Сыну почти шесть. — Энди поплотнее заворачивается в простыню.
— Ты что, его день рождения помнишь? — пристаю я, причем шучу лишь отчасти.
— Спокойно, детектив, — со смехом отвечает Энди. — Мы с Люси правда не говорили много лет. А про мужа она вспоминала в последний раз — ну, знаешь, прощальный разговор и всякое такое…
— Когда рассказывают, как стало плохо, а новые отношения никак не сравнить с первой любовью?
Энди смеется.
— Вовсе нет; не скажу, чтобы она жаловалась. А про рождение ребенка рассказала мимоходом. Она вообще не особенно по этому поводу расстроилась — ее дети заботят больше, чем муж.
— Она сама тебе позвонила? Или ты ей? — Я все больше завожусь.
— О Господи, Эл, ну не помню я! Какая разница? Просто хотели убедиться, что все хорошо, без обид…
— А они были, обиды? — не отстаю я.
Да, а вот у нас с Лео не было прощального разговора. Так и обошлись без него, если не считать ночного перелета. Который, пожалуй, ясности не внес, скорее наоборот.
— Нет, — говорит Энди. Потом садится в постели и мягко спрашивает: — А к чему ты это?
— Ни к чему… Просто чтобы ты не думал, что я ревную. Вы можете с ней общаться… Быть друзьями…
— Перестань, Эл. Ты же знаешь, у меня нет ни малейшего желания общаться с Люси.
— Почему?
— Ну не хочу, и все. Во-первых, у меня нет друзей женского пола. Во-вторых, мы с ней чужие.
Я обдумываю его слова. Примеряю их мысленно. Но у меня никогда не возникало подобного чувства к Лео, несмотря на то, что мы расстались «по-плохому» и долгие годы не поддерживали отношений. Я не знаю подробностей его повседневной жизни, но он чужим мне так и не стал.
— Как печально, — говорю я. На самом деле еще вопрос, какой сценарий печальнее. Первый раз задумываюсь: доведись нам с Энди расстаться, в какую категорию попали бы мы? Впрочем, что это за мысли? Такого не может случиться никогда. Или может?
— А что тут такого печального? — невозмутимо спрашивает Энди.
— Ну, не знаю…
Энди поворачивается ко мне. Приходится напрячь зрение, чтобы разглядеть его в темноте.
— Что у тебя на уме, Эл? — тихо спрашивает он. — Ты что, расстроена из-за Люси?
— Нет, — быстро говорю я. — Правда, нет. Она мне понравилась, честно.
— Ну, тогда хорошо.
Закрываю глаза и собираюсь с духом. Настало время сказать правду. В горле пересохло, приходится облизнуть губы. Затем, после долгой секунды, говорю дрогнувшим голосом:
— Энди, мне надо кое-что тебе сказать.
— Что? — Голос Энди спокоен.
Вдыхаю и выдыхаю.
— Это насчет завтрашних съемок.
— Ну? — Энди дотрагивается до моей руки.
— Эти съемки… Они с Лео. — я испытываю одновременно дурноту и облегчение.
— С Лео? — переспрашивает Энди. — Твоим бывшим?
Я буквально силой заставляю себя сказать «да».
— А что значит «с Лео»?
— Ну, он пишет текст… — я с трудом подбираю слова, — а я делаю фотографии.
— Понятно. — Энди включает лампу у изголовья и смотрит мне в глаза. Ни тени беспокойства или подозрения нет на его лице, и я всерьез думаю — не отменить ли мне съемки. — А как это вообще получилось?
— Мы случайно столкнулись в Нью-Йорке, и он предложил мне работу… — Я говорю слишком мало и делаю это слишком поздно, и, что самое плохое, сама понимаю это.
— Когда? — спрашивает он. По голосу понятно, что он пока еще на моей стороне, но уже включился в роль обвинителя. — Когда именно ты с ним столкнулась?
— Несколько месяцев назад… Да ты не волнуйся, ничего серьезного…
— Тогда почему ты мне не сказала сразу? — Логичный вопрос, не в бровь, а в глаз.
Это было, было серьезно, и началось все это ветренным зимним днем на перекрестке. А продолжилось, когда я пришла домой и утаила все от мужа. Если бы можно было вернуться назад и поступить иначе!