свободный человек, как и я. Я царский сын и навечно дарую тебе свободу.
Лицо паренька исказилось, колени подогнулись, он зарыдал и повалился в ноги юноше.
– Батюшка Иван Додонович, забери меня отсюда! Увези с собой на родину!
Царевич растерялся, поспешно поднял Илью и повел к накрытому столу, если можно было назвать столом скатерть, расстеленную на коврах.
Кабир с неодобрением поглядел на Ивана.
– Сахиб, негоже рабу есть вместе с господином. Ты же не будешь есть вместе с собакой? А раб намного хуже самой паршивой собаки.
– Это, старинушка, уж не твоя печаль. Мой раб, что хочу, то с ним и делаю, – буркнул царевич.
Глава 70
Илья ел жадно – руками, набивая рот и пальцем запихивая большие куски. Рис, жареная птица и рыба, лепешки, виноград и яблоки мгновенно исчезли с тарелок. Иван смотрел на него и не знал, смеяться или плакать. И жалко отрока, и смешно глядеть на его прожорливость.
Наевшись, мальчик начал рассказ:
– Ты, царевич, должен помнить моего отца, купца Афанасия Никитина. Прошлым летом он отправился торговать в заморские страны. И перед отплытием приходил к твоему батюшке, царю Додону.
– Помню! Отец дал ему сопроводительное охранное письмо ко всем иноземным правителям. Теперь и тебя вспоминаю. С тобой был еще младший брат.
– Да, Елисей. Только мы вышли в открытое море, на наше судно напали сарацинские разбойники на трех кораблях. У нас была одна пушка, и мы не смогли отбиться. Напрасно отец показывал охранное письмо душегубам. Они лишь смеялись и вязали пленных. Некоторые моряки, не желая попасть в рабство, прыгали в воду и тонули. Меня, Елисея и отца разлучили, посадив на разные корабли. С тех пор я ничего не знаю о них. Привезли меня в Ниневию и продали в рабство. Купил меня домоправитель наиглавнейшего советника Салманасара. Визирь, чтобы угодить царю, подарил меня Ассаргадону. И вот я живу во дворце.
– И как тебе живется?
– Не спрашивай! Хуже чем собаке. Не кормят, бьют, ругают. – Илья закатал рукава грязной рубахи и показал многочисленные синяки и ссадины.
– Кто же тебя так?
– Главный повар. Меня отдали на кухню, а это мука мученическая. Что-нибудь пригорит, убежит, пережарится или недожарится, переварится или недоварится, кто виноват? Мы, мальчишки. И бьет нас повар и руками, и ногами, и скалкой, и кочергой.
– Мне говорили, рабы из наших краев очень ценятся у сарацин. Наверное, и за тебя немало было заплачено. За что же отправили на кухню?
– Да, меня купили за сто дирхамов – это недешево, – не без гордости сказал отрок. – А на кухню меня отправили за строптивость. Сначала, служа царю, я подавал ему полотенце при умывании. И каждый раз, вытирая руки, он трепал меня по щеке или щипал. Я что, маленький? Я терпел, терпел, а потом кинул полотенце царю в морду. Он осерчал, приказал меня выпороть. Ух, как пороли! Еле оправился. А потом меня отправили служить на кухню.
– И много на кухне вас, горемычных?
– Полсотни! Все больше сарацины и мавры. Я один такой.
– Такой дорогой?
– Ну да, – отрок рассмеялся.
– За время, проведенное у басурман, ты, поди, выучил их язык и обычаи?
– Нет! Я этого не хотел и не хочу. Языка почти не знаю. Понимаю только некоторые приказы и ругательства. Вот ухмах – это дурак. Сысна – свинья, самое страшное ругательство. Сарацины не едят свинину и брезгуют ей.
– А на их веру обратил внимание?
– Вера у господ, а у рабов ничего такого нет. Хотя, ежели я был бы постарше, меня принудили принять их веру.
– И принял бы?
– Куда деваться? Хорошо, что твоя милость приехала и меня ей подарили. А то пропал бы я ни за грош. Тут знаешь какие ужасти творятся? За любую провинность убивают: сажают на кол или топят. Каждую неделю кого-нибудь казнят. При мне многих умучили за веру. В нашем царстве о таком и не слыхивали – о вере и чтобы казнить за нее. А тут немало молодых христиан, попавших в рабство, приняло лютую смерть за отказ перейти в сарацинскую веру. Скольких мальчиков оскопили! Чудо, что я избежал этого. А сколько мальчиков живут у царя и спят с ним! Мы в нашей стране и не слыхали о таких ужастях и мерзостях. Здесь же этим никого не удивишь.
Рассказ прервал вошедший Кабир:
– Сахиб, к тебе пришел достопочтенный Шпиц, посол царя Великих, Малых и Белых Куличек.
– Ступай, Илья, после договорим, – сказал Иван и поднялся с ковра.
В комнату вошел доктор теологии, снял шляпу и низко поклонился:
– Рад видеть твое царское высочество! Слух о твоих поисках веры дошел и до сей отдаленной земли. Мартын Лютый, мой друг и учитель, писал мне о тебе.
– И я рад видеть тебя, преподобный Шпиц! Твое появление сразу напомнило начало моего путешествия. Что привело тебя в эти края?
– Царь Алмаз Мельхиорович прислал меня послом по важному и тайному делу. Политика! Он хочет воевать с ляхами за черкасскую землю и ищет помощи шахиншаха. Но Ассаргадон медлит с решением. И я торчу в этом адском пекле уже третью неделю.
– Как дела на Куличках?
– Когда уезжал, все было спокойно. Все были живы-здоровы.
– Значит, грядет война?
– Кто знает! Если Алмаз нападет на ляхов с востока, сарацины – с юга, то немцы ударят с запада. Тогда от ляшского королевства даже следа не останется. Каждый урвет по лакомому кусочку. Только, сдается мне, Ассаргадон не станет воевать. И все замыслы Алмаза так и останутся мечтами старого пьяницы.
– Что за дело, по которому шахиншах пригласил сюда Зигмунда Бреда?
– У Ассаргадона три жены и более трехсот наложниц. Они родили ему несчетное количество детей. А любимая жена Зулейха родила только одну дочку – красавицу Зубейду. И вот сия дочка заболела неизвестной болезнью. Стала ни с того ни с сего прихварывать, недомогать, покашливать. Чахла, худела, хирела, бледнела, томилась, вздыхала. Ну просто смотреть жалко. Я как раз только приехал в Ниневию и посоветовал пригласить из Урюпы знаменитого мозгоправа, целителя душ Зигмунда Бреда, поскольку, как мне показалось, Зубейда больна душевным недугом. Посмотрим, справится ли хитрый хазарин с этой хворью.
– А басурманскую веру ты наблюдаешь?
– Что ее наблюдать? Вера как вера.
– Разное про нее говорят. Говорят, сарацины в жертву своему богу Мардуку приносят людей.
– Глупости все это. Их вера ничем не отличается от нашей. Я, кстати, сейчас от скуки занимаюсь переводом Ваакана на латинский язык. И ничего предосудительного не нахожу в этой книге. Да,