Читать интересную книгу Время гарпий - Ирина Дедюхова

Как вообще человек понимает, что обычная жизнь — не для него? Настолько не для него, что сам он постепенно превращается в какой-то тонко чувствующий инструмент, исторгающий чужие мысли и чувства, переплавленные в звуки…

Конечно, нужна особая твердость, чтобы жестко следовать своей мечте, не боясь осознавать, что иногда и в ее направлении делаешь неверные шаги и ошибки. Она вспомнила, как сама после окончания поступила в провинциальное музыкальное училище и даже занималась в нем год вместе с деревенскими ребятами, особо не учившимися музыке в школе. Она чувствовала, как ее затягивает рутина и зубрежка, все больше отдаляя не только от исполнения мечты, но и от самой музыки. А потом был тяжелый, очень неприятный для нее разговор с отцом, инженером по профессии, конструктором на машиностроительном заводе. Подводя черту ее попыткам добиться от него поддержки и понимания, он сказал: «Если быть певицей, то только настоящей, большой… А из тебя ничего не получится. Становись-ка ты лучше инженером!»

Так по настоянию отца, ей пришлось промучиться еще один год. Она ушла из музыкального училища и поступила в радиотехнический институт. Проучившись там всего год, бросила занятия и вместо производственной практики поехала в Ленинград поступать в консерваторию. После этого отец написал ей, что больше никогда в жизни не станет с ней разговаривать.

Успешно пройдя прослушивание, она проучилась год на подготовительном отделении консерватории. Из сотни молодых талантов со всей страны, проходивших выпускное испытание, на вокальное отделение приняли только троих, среди которых была и она. Лишь когда она отучилась в консерватории три курса, получила две золотые медали на конкурсах вокалистов и студенткой была приглашена работать в театр, мама написала, что отец перестал скептически высказываться относительно ее желания стать певицей и даже проявил готовность приехать на ее спектакль.

И её саму восхищала эта удивительная возможность вдохновлять других — на творчество и любовь. Она никогда не отделяла себя от искусства, а свое пение — от любви. Но искусство было для нее всегда намного больше, чем обычная человеческая жизнь, хотя она терпеть не могла этого определения «обычная человеческая жизнь», слишком хорошо зная, что любое творчество делает жизнь необычной.

Главным в искусстве она считала понятие «души», твердо веря, что душа любого, самого далекого от искусства человека — может погибнуть, если вовремя не наполнится высшей гармонией классического искусства. Аристотель считал, что душа, обладающая целостностью, есть не что иное, как неотделимый от тела его организующий принцип, источник и способ регуляции организма, его объективно наблюдаемого поведения. Все, что есть человек в жизни, она считала проявлением души, которую древние греки называли «энтилехией тела». Душа, с их точки зрения, была неотделима от тела, но при этом не проявлялась внешне, была имматериальна, нетелесна, тем, благодаря чему человек жил, ощущал и размышлял. Но, читая изречение Аристотеля «Душа есть причина как то, откуда движение, как цель и как сущность одушевленных тел», она иногда видела страшных черных птиц с женскими головами, круживших над городом. И нисколько не сомневалась, что те хищно высматривают эту «имматериальную энтилехию», умея легко отделить ее тела.

Все чаще встречая людей, уже с начисто снятой «энтилехией», она поражалась тому, как мало им надо от жизни. Само это слово являлось достаточно сложным сакральным понятием, составленным из существительного «осуществленность», прилагательного «законченный» и глагола «имею». Бездушные создания, никогда более не знавшие насыщения, будто самим себе пытались доказать собственную «осуществленность» — обладанием того, что принадлежать им никак не могло. Они чувствовали себя живыми, если имели дорогие часы, украшения, недвижимость, роскошные туалеты… Но вряд ли при этом осознавали, что «иметь» нематериальная энтилехия могла лишь творческую силу, приближаясь в этом обладании к замыслу творения.

И в философии Аристотеля энтелехия являлась внутренней силой, потенциально заключающей в себе цель и окончательный результат. А душа, как «первая энтелехия организма», в силу которой тело, располагающее лишь «способностью» жить, действительно живёт, пока оно соединено с душою. Таким образом, душа являлась тайным смыслом и формой жизни, а вовсе не материей или «субстратом».

Не отрицая того, что все проявления души являлись единственно достойной человека «формой жизни», примадонна могла бы поспорить с Аристотелем насчет «субстрата», точно зная, что «душа — есть нечто до ужаса реальное», как выразился ее любимый писатель Оскар Уайльд в романе «Портрет Дориана Грея».

Когда-то давно она много лет молила бога, чтобы он дал ей возможность исцелять души людей. Она уже сама не помнила, когда в ней возникло такое желание, но никак не могла отказаться от этого странного стремления. И однажды она отчетливо поняла, что у нее давно имеется эта возможность исцелять, а ее орудием является ее голос. Для нее это было самое чудесное открытие! Ей не раз говорили, что у нее — «мощная энергетика», а многие после ее концертов признавались, что «забывают о своих болезнях». Испытав в жизни множество художественных и творческих потрясений на самых прославленных оперных сценах мира, по-настоящему счастливой она почувствовала себя лишь когда Глашенька и Мария Геннадьевна шепотом ей поведали, что многие мамы регулярно водят на ее концерты своих приболевших деток. Старушки тайком их пристраивали в боковых ложах, чтобы не раздражать администрацию и других зрителей. Детям надо было слышать ее голос, от которого им становилось значительно лучше.

В дверь осторожно постучали и примадонна негромко ответила: «Входи, Николай!»

В кабинет с отсутствующим видом вошел красивый высокий мужчина в тщательно вылизанном норковом полушубке. С повышенным вниманием он осмотрел скромное убранство ее кабинета, будто был здесь в первый раз, намеренно стараясь не глядеть ей в лицо. Примадонна только вздохнула, понимая, что разговорить его будут нелегко.

— Да, Коля, проходи и садись! — сказала усталым и слишком озабоченным тоном дива.

По всему ее виду было совершенно непохоже, будто она хотела оправдываться или объясняться в отношении письма, предоставив ему единоличную возможность целый день растолковывать ее поведение журналистам за нее. Совершенно выбитый из колеи Николай прислонился к косяку двери, чувствуя внутреннее опустошение.

— Сразу скажу, что еще раз возникни это письмо — я бы опять его подписала, а потом бы опять отказалась, — сухо сказала она, заметив его недоумение. — Добавлю, что это я попросила опубликовать письмо твою знакомую журналистку, которой ты много давал интервью, да только она их не печатала. Уверена, ты ее тоже просил напечатать это письмо раньше, но тебя она не послушалась! А как я позвонила, она тут же напечатала! Не смотри на меня так, я нисколько не сомневалась, что назначат не тебя!

— А мне был нужен этот скандал? Зачем мне это письмо… сейчас? — дрогнувшим голосом тихо спросил ее танцовщик.

— Ты пока плохо понимаешь, куда ввязался и где оказался, — строго ответила дива. — Думаешь, все «просто так»? Просто так очутился в главном театре страны, просто так стал премьером с мировой известностью и преемником всех наших муз? А платить за это не хочешь?

— Да сколько уж можно платить-то? — взорвался Николай. — Я мало на сцене плачу? Может, я не выкладываюсь или где-то себя жалею?

— Нет, ты, похоже, совсем не понимаешь! — разочарованно заметила дива. — Все у тебя отнюдь не «просто так»! Ты стал воплощением музы, насколько я понимаю. Это по твою душу здесь уже гарпии появились.

— Кто-кто? — переспросил Николай. — Это те тетки из пресс-службы театра?

— Боже мой! — сама себе прошептала дива, закрывая лицо руками. — Только от них удалось избавиться… Иной раз думаешь, а зачем этот талант? Куда с ним? Одни проблемы от него. Только сделаешь шаг вперед, так желающих на твое место столько, что не успеваешь уворачиваться…

— Постойте, вы о чем? — почти сочувственно спросил Николай, помимо воли поддаваясь чарам ее волшебного голоса, хотя дал себе слово ни в коем случае им больше не поддаваться.

— Гарпии в театре! — без обиняков рявкнула дива верхним регистром. — Среди них есть такая гарпия-паразит. Сама она очень редко летает и почти не ходит, самостоятельно она вообще крайне неуклюжа. Но очень хорошо умеет цепляться к кому-нибудь, даже всю душу сразу не снимает со своего конька, долго ездит на нем… пока… пока… неважно! Но уж и ее «конек» с ней на загривке — думает и действует только так, как она захочет. Но если она появилась, где-то прячется вторая, быстрая. Еще у Гомера было сказано, что они всегда вдвоем действуют. Одна паразитирует, а другая — устраивает скандалы, всякие дикие, явно ею придуманные происшествия… как это нынче говорят — «провокации». Но она очень сильная, способна отвести глаза всем, кроме…