Читать интересную книгу Время гарпий - Ирина Дедюхова

— Я сейчас бухгалтер, наблюдающий, как российские деньги тянутся к прекрасным оффшорам, — с грустью констатировала Вероника.

— Тебя выбрала Каллиопа, а она не ошибается, — строго поправила ее Эвриале. — Даже это вам как-то должно пригодиться! Меня лишь удивляет, что четыре старших музы… женщины. Это, конечно, как-то станет понятнее со временем, но раньше все четыре музы были мужчинами. Представь себе, одной из них был и автор этой оперы.

Ты даже представить себе не можешь, как ему поначалу не понравилась эта сказка Островского. И вот однажды зимой, после многих неприятностей, он вдруг решил перечитать эту сказку, которую считал глупой и наивной. И он будто прозрел, ощутив ее удивительную поэтическую красоту… И больше для него не было лучшего сюжета и лучших поэтических образов. Что-то такое нужно сейчас и от вас! Вы должны растопить сердца! Посмотри, в зале люди, пережившие войну, а какие у них одухотворенные лица… Посмотри, они чувствуют всем сердцем смысл этой чудесной вещицы с переходом от снежного холода — к неудержимой страсти! Именно здесь наиболее ярко воплощается мысль о великой преображающей силе искусства…

— Но это же всего лишь сон! — с отчаянием воскликнула Вероника, не понимая, почему ее собеседница так серьезно относится к происходящей вокруг фантастике.

— Ты мне не веришь? Не надо верить мне! Поверь в себя! На твоих глазах, одним словом Каллиопа обрушала самые тайные и тщательно подготовленные замыслы! Прибавь к музам свою силу, замкни эстетическую триаду… или как это у вас там называется? Вы должны составить круг и растопить сердца!

— Я… я не смогу! — в отчаянии замотала головой Вероника.

— Тогда она погибнет!

— Ну, хорошо!

— Знаешь, кого ты мне напоминаешь? — улыбнулась Эвриале. — Одного древнегреческого поэта по имени Архилох. Его отец происходил из аристократического рода, а мать была рабыней-фракиянкой. Как незаконнорожденный сын, социальной перспективы на родине не имел и избрал карьеру наемного воина. От этого у него остался какой-то комплекс… Но главное, он вываливал это все… из такого же чувства правдивости… или справедливости, не знаю! Вот как ты! Вечно грызешь себя за что-то и не веришь себе самой. Архилоху говорили, что он напрасно сообщает о себе все худое! Кому надо было знать, что его мама — рабыня? Лучше бы папу одного назвал, верно? Но нет! Потерял на поле боя щит — опять сообщил в стихах всей Греции. Но стихи у него были на редкость великолепные.

Сердце, сердце! грозным строем встали беды пред тобой.Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов!Пусть везде кругом засады — твердо стой, не трепещи.Победишь — своей победы напоказ не выставляй,Победят — не огорчайся, запершись в дому, не плачь.В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй.Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт.

Архилох

— Это сейчас даже в переводе трогает, а тогда… про сердечный ритм, сокрытый в жизни… не писал никто. Никто, кроме той, которую ты боишься признать Каллиопой, хотя уже точно знаешь, кто она.

…Не услышим в ответ мы ни звука,Не узнаем исток и конец.Здесь сокрыта немая наукаОтстучавших когда-то сердец.Все равнины покроются сольюИ исчезнет последний народ…Сердца трепетом, нежною больюОтмечаем мы времени ход.

— Да, я читала эти стихи. Но мне не приходило в голову, что… они как-то связаны с тем, чего… нет в романе, — призналась Вероника.

— Что они связаны с жизнью вообще и самим источником творчества? — откликнулась Эвриале. — Тут надо не просто знать всех предшественников, но принять их со всеми промахами и ошибками, такими, какими они были. Обычно о времени писали иначе. Только двое поняли, что время — не что-то внешнее, а глубоко личное. Хотя… можно было ощутить это в мемуарах или на школьном сочинении про «людей своего времени». Но… мало кто понимает, что отнюдь не молчуны и те, кто «не высовывается» — являются олицетворением своего времени, в которых стучат его часики. Люди считают, что можно посоветовать таким часикам солгать, промолчать… А это бессмысленно. И тут следует отметить, что все необходимо делать в свое время. Можно подождать, пока другой человек «сломает шею», чтобы после подсунуть, казалось бы, то же самое. Однако есть поговорка — «всему свое время». Стоит пропустить это время, промолчать, подождать «удобного момента»… и все! Нет согласия между временем и сердцем, давным-давно подсказавшим «Пора!»

— А что с ним стало? Ну, что стало с Архилохом? — спросила Вероника, уже догадываясь об ответе.

— Убили, конечно. Вот как чуть-чуть на твоих глазах не прикончили Каллиопу под соусом «борьбы с терроризмом». Его в точности так же «внесли в список», дали понять, что прикончившему его — «ничего не будет». Так и случилось. Про Архилоха нынче мало кто знает, хотя все слова при его жизни — подчинялись только ему. То, что он без утайки рассказывал все о себе, это полбеды. Ему ставилось в вину, что в его критике не было ни друзей, ни врагов, обо всех он говорил… не слишком почтительно.

— Как и нынешняя Каллиопа, — заметила Вероника. — Ей многие боятся писать, потому что она очень точно разбирает сказанное, что человек бы предпочел скрыть. Многие на нее злятся… очень многие.

— Люди скрывают то, что в результате непременно приводит к разрушению личности, — ответила Эвриале. — А настоящее искусство помогает душе стать цельной, полностью раскрыться! Взгляни на эти лица… А ведь можно было лишить людей такого праздника, гораздо проще, чем позволить им оттаять от смертельного холода войны. В «Снегурочке» заложена высшая правда! Открыть свои чувства перед всеми, стать искренним и честно признаться в любви… это весьма и весьма опасно. Можно превратиться в холодную лужицу. Но вот Купава с Лелем всегда были искренними, они жили, не пряча своих чувств, им не надо делать никакого усилия, чтобы полюбить, они и так любят все сущее.

Но я… я никому была не нужна с этой моей любовью! Я чувствую, что ненавижу эту любовь! — со слезами обернулась Вероника к Эвриале.

— Не одна ты так думаешь, — спокойно возразила та. — Любовь, это ведь свойство души. Оно есть или его нет. Боль испытываешь, когда тебе кажется, что оно никому не нужно. Там от души требуется почти божественное великодушие, не каждый на него способен. Гораздо проще жить без любви, но ты же знаешь, какой это божественный восторг! Укорять себя за любовь и смысла не имеет, как не имеет смысла искать ее источник. Она дается нам как жизнь, не спрашивая, догадываемся ли мы о ее цели и смысле.

— Да… Знать бы, зачем все это?

— О! Вопрос не по адресу! — легкомысленно ответила Эвриале. — Знать бы, какую практическую ценность имеют все эти чудесные дары, трогающие душу, заставляющие сильнее биться сердце… Лишь спустя многие годы выясняется, как они необходимы… Все эти люди могли не пережить зиму без этого потрясения «Снегурочки». Видишь, даже в буфет не идут, им кушать не на что. После такой войны их ждет самая страшная зима 1946–1947 года…

— Нет, я понимаю, что это нужно…

— Да, ты просто до конца не понимаешь, как сложно нести по жизни эти дары тем, кому они достаются вне нашей логики или желания. Каждый ведь считает «почему это досталось ему?» Вот и про Лемешева все говорили, что ведь он из бедной крестьянской семьи, после ремесленного училища и школы красных кавалеристов… за что ему такое? Каждый хочет сейчас оказаться на его месте, представь себе. Все видят лишь триумф на сцене, не зная, сколько раз он в отчаянии хотел бросить все. Он на пике формы, но за каждый выход платит кровью. И лишь спустя годы те, кто сейчас критикует его за «пошлость», «кривляние» и «популизм», поймут, насколько он именно сейчас, в этом голодном послевоенном году был нужен со своей каватиной Берендея… И ты ведь не знаешь, кто его травил? У него сегодня, прямо после спектакля будет партийная разборка.

— Нет! Я ничего такого не знала! У меня мама была поклонницей Сергея Яковлевича, все знали, что его очень любят…

— А ты об этом не знаешь только потому, что, вставая на пути музе, человек неминуемо лишается будущего. Эти люди так и остались в прошлом, считая, что наступило «их время». Но только потому, что этими государственными переворотами, революциями и идеологиями… что?

— Что?

— А то, что люди, не следующие божественному Промыслу, пытаются произвольно изменить ход истории! Они этого и не скрывают! «Кто был ничем, тот станет всем!» Правильно бывший директор этого театра, которого выгнали у всех на глазах, говорил: «Кто был ничем, тот ничем и останется!»

— Да, я помню эти кадры, — отозвалась Вероника. — Его наш бывший министр культуры выгнал прямо у входа в театр.