в кресле, укачивая мелкого на руках, и смотрит в одну точку на стене.
— Там твои… такими словами общаются, — говорю ей.
— От меня его и услышали, — устало говорит она. — Быстрей бы старший в школу пошел, честное слово, сил уже нет их разнимать.
— А чего ты их в садик не водишь?
— Тамара Петровна на больничном. Умудрилась ногу сломать, прикинь. Лежит дома теперь, балду гоняет, а мы тут мучайся с этими, — кивает на пролетающих мимо детей. — Могла бы и выйти, нога — это не болезнь вообще.
Я закатываю глаза и разворачиваюсь в сторону кухни. Все у нее вокруг виноваты.
Вот интересно, она и раньше была такой, просто я не замечала, или это третий ее так подкосил?
Мама на кухне как раз нанизывает мясо на шампуры, я мою руки и присоединяюсь к ней. Медитативное занятие в тишине меня немного успокаивает.
Хотя, кого я обманываю, раздражение все ещё плещется густой жижей на дне моего самообладания. Знать бы ещё от чего.
Мы выходим во двор с целым тазом мяса, папа как раз обдувает угли. Ни Пашки, ни Вовы на горизонте нет. Культиватор и садовые инструменты уже убраны, солнце как раз стало скрываться за домом. Ещё светло, но необычная для мая жара пошла на спад.
Надеюсь, Вова последовал моему совету и приоделся.
Хотя по фиг. Да.
Но взглядом все равно ищу его силуэт. Может, он уже в доме, моется, после тяжёлого трудового дня? Или в сарае утварь расставляет?
— А где Вова? — не выдерживаю и спрашиваю у папы.
— В погреб послал его с Пашкой. У меня там перцовая настойка припрятана, чтоб разогреть иммунитет твоего задохлика, — весело говорит он.
В погреб. Вову. Черт возьми.
Бросаю шампуры обратно в миску, вытираю на ходу руки о фартук и бегу к подвалу. Но поздно. Вова уже выбирается оттуда весь в пыли (явно зарулил не в тот закоулок), бледный (встречи с мышами не избежал) и с круглыми от страха глазами (свет, видимо, Пашка там не включал, знает же погреб как свои пять пальцев).
Пашка, к слову, вылезает следом с бутылкой ноль семь, на которой корявым почерком папы написано что-то, отдаленно напоминающее «перцовка». Закрывает дверь на щеколду, похлопывает Вову по спине, отчего последний слегка пригибается к земле.
— Следующая экскурсия завтра, — бодро оповещает муж сестры.
— Я, пожалуй, пропущу, — хрипит Курт.
Находит меня взглядом и передаёт им всю боль, которую сейчас испытал.
Бедный. Надо было его предупредить, чтобы не совался туда со своей фобией. Хотя мог бы и сам догадаться, откуда папа в прошлый раз целую банку грызунов притащил!
Пашка оглядывает нас двоих скользящим взглядом, усмехается и топает за угол дома к родителям. Мы с Вовой остаёмся наедине. И это странно. Весь день сегодня — странный.
Между нами повисает тягучее молчание, я даже не знаю с чего начать. Обняла бы его, дав выпустить воздух из напряжённых лёгких, но не решаюсь. Делаю несмелый полушаг вперед, а потом снова назад, качнувшись. Закусываю щеку изнутри.
Наверное, ему моя поддержка и не особо нужна. Он же не делает этот шаг навстречу, даже не смотрит на меня, теребя пальцами переносицу.
— Надо выпить, — приглушенно произносит он, наконец.
Огибает меня и размашисто шагает в том же направлении, в котором только что скрылся Пашка.
После тяжёлого трудового дня — не очень хорошая идея.
Не очень.
* * *
— Да бросайте его здесь, муравьи дотащат!
— Папа!
Подставляю плечо лыко не вяжущему парню и умоляюще смотрю на Пашку. Тот, конечно, тоже не крепко стоит на ногах, но хотя бы имел мозг проспиртовываться после еды, а не до, во время и после.
— Вова! — возмущаюсь, когда нахальная рука ложится мне на грудь и бесцеремонно ее сжимает.
— Заюше не нравится Вова. Заюша любит пижонов, — просыпается попугай Попка в этом вусмерть нажратом теле. О, боги, что он несёт! Хорошо, что понять его без субтитров могу только я.
— Шагай, алкоголик, — подталкиваю его.
Пашка подхватывает его под другую руку и ловко ведёт к дому. Папа не прекращает лыбиться. Что за странная мания спаивать зятей? «Нужно обеззаразиться, нужно обеззаразиться». Тьфу на него три раза. И его забористую перцовку. Как Вова завтра вообще встанет?!
Мы ковыляем до дома, но самое труднопреодолимое впереди — лестница. Сделав три шага по ступеням вверх, Вова выскальзывает из наших рук и оседает.
Прижимается спиной к стене и прикрывает глаза.
— Я всё, — оповещает он.
Да чтоб его!
Я в беспомощности таращусь на Пашку. Он пожимает плечами, а потом говорит: ща! И куда-то уходит. Возвращается с ковшиком воды и, не давая мне и слова пикнуть, выливает содержимое в лицо моему ненастоящему парню. Последний тут же трезвеет на пару градусов, судя по отборным словечкам, что выходят из его рта. Распахивает глаза и непонимающе смотрит на нашу странную парочку в виде меня и мужа сестры.
Неодобрительно хмурится и дует губы. Отталкивается от стены и поднимается на ноги. Дальше шагает сам.
— Тазик ему подготовь, — уже возле двери говорит Пашка и скрывается в своей комнате.
О, нет. Только этого приключения мне сегодня ночью и не хватает. Так бы и настучала по голове всем причастным лицам. Папе особенно. Зачем так беспощадно подливал этому субтильному человеку? Не мог не знать, что так все и будет!
Вова заваливается в комнату, а затем и на кровать. Прямо в одежде. Ну чудесно.
Его вырубает мгновенно.
Я стелю себе на полу, переодеваюсь, на всякий случай иду вниз за водой, аспирином и тазиком. Заботливо выставляю все это на столе и ложусь спать. Так вот, что на самом деле значит иметь парня — решать вот такие неожиданные задачки. И терпеть его пьяный храп.
Накрываю голову одеялом и засыпаю.
Пробуждение выходит не из ласковых — по мне кто-то ходит.
Я разлепляю глаза и вскрикиваю,