кожа под пальцами, тонкая талия в руках и лопатки. Да.
Острые на красивой спине. Пройтись бы по ним губами. От образов перед глазами все резко восстает. Я же не железный, в конце концов, и благородства во мне — с грош.
Особенно сейчас, после сцены на полу.
Трусиха.
Спускаюсь по лестнице в гущу событий. По гостиной бегают два мелких пацана с пластмассовыми бластерами. Орут, крушат все на своем пути и даже не притормаживают при виде меня. Одна рыжая макушка больно врезается мне в живот, и я сгибаюсь пополам. Меня в этой семье прикончат, точно.
— Никита! — раздается громкий вопль матери сорванцов. Младенец на ее руках тут же принимается истошно орать. Бог ты мой, вот уж радости родительства, сумасшедший дом. — Что я сказала!
Пацан у моих ног округляет глаза и снова срывается с места. Второй с громким звуком пальбы — следом за ним. Сестра Иды громко стонет и принимается судорожно укачивать самого мелкого на руках.
— Принести качели? — галантно предлагаю я. Хотя уместнее пистолет, честное слово.
— Да не, — отмахивается она. — Скоро кормить его, потом, дай бог, даст поспать.
Ненавижу эти колики, ничего не помогает, — делится наболевшим. Женщины всегда дают мне слишком много информации, все, кроме одной закрытой наглухо рыжей фурии.
Хочется посоветовать нервной женщине успокоиться и не орать при ребенке, глядишь, поможет, но судя по ее широкому рту, это задача со звёздочкой.
Совсем они с сестрой не похожи. Слава богу.
— Как спалось? Святогор не мешал? — переводит на меня уставший взгляд и улыбается до ямочки на щеке.
— Нет, на удивление, ни звука не слышали, — усмехаюсь.
— Работают, значит, лотки для яиц, — говорит она, видит немой вопрос в моих глазах и объясняет. — Пашка ими стены обшил, ещё когда второй родился, чтоб не будить весь дом. Типа, звукоизоляция.
— Как… находчиво.
Боже, представляю эту картину.
— Он вообще у меня на все руки, — серьезно говорит она и смотрит так… весомо.
Да боже, не собираюсь я с твоим бугаем достоинством мериться. Тем более, сдается мне, он проиграет.
— Есть чему поучиться, — тешу ее самолюбие и подмигиваю. Все в ее взгляде так и кричит о необходимости самоутвердиться. А я привык угождать женщинам.
Она согласно кивает и разворачивается к кухне, я иду следом. Нос уже щекочет запах еды, а взгляд сразу падает на рыжую косу и сосредоточенный профиль.
Сдувшийся было шарик внутри снова надувается.
«Я люблю тебя!» Было же?
Жарко и эмоционально, в самое с̶е̶р̶д̶ц̶е ухо.
Наклоняю голову набок, вглядываюсь в бледное лицо. Почему тогда так топорно слилась сегодня? Все карты были у нее на руках, я сам вложил ей их в руки.
— Доброе утро, Вовочка, — здоровается ее мама. Со мной — образец доброжелательности, с собственной дочерью — тюремный надзиратель.
— Доброе утро, — громко приветствую присутствующих.
Ида застывает, удерживая чайник с кипятком над очередной чашкой, и кидает на меня быстрый взгляд. Пытаюсь его удержать, но я явно не в форме, мои трюки не работают и, похоже, поднимающийся над кружками пар куда интереснее. Прохожу за стол, сажусь за то же что и вчера место. Не свожу взгляд с упрямой девчонки.
Думал, вижу ее насквозь, а по факту — не разгадать.
Неужели только мне вчерашний вечер окончательно расставил все по местам? И время, что было между нашими встречами, словно схлопнулось, стерев все дурацкие «оно мне не надо»?
Ида отворачивается, ставит чайник на плиту, берется за сахарницу. Пиликает телефон, она тянется в карман штанов. Разблокирует экран, улыбается.
А вот и разгадка, как же я мог потерять этот ключик.
У нее есть пижон.
— Кому яйца? — хлопает кухонная дверь, оповещая о прибытии главы семейства.
Мне, пожалуйста, два. Свои я растерял.
* * *
— Так, откручиваешь пробку, заливаешь бензин, — объясняет отец Иды на пальцах, как работает, с его слов, «шайтан-машина». — Менять топливо нужно каждые 60 часов, но мы обычно за день справляемся.
— Угу, — многозначительно мычу, посматривая на лопасти культиватора, с которым меня учат обращаться. Стремная машина. И вовсе не плуг, о котором мне наплели.
— Это самое, с газонокосилкой когда-нибудь общался?
— Бывало, — вру я. Но что там сложного в конце концов. Ручка, лезвия, знай себе — крути.
— Вот принцип действия тот же. Я глубину вскопки уже установил, твоя задача — ровно по колышкам пройтись. Держишь прямо, нажимаешь, — показывает на выпирающий элемент. — Он тяжёлый, смотри, так что приловчиться надо.
— Угу, — серьезно киваю.
Ну, не лопатой махать и то хорошо.
— Дойдешь до края поля, разворачивай на колесе и к следующему ряду. Должна хорошая борозда появиться. Главное вдоль отметок двигайся.
— Угу.
— Пошли, под моим контролем проедешься первый раз, — по-отечески стучит мне по спине. — Пашка пока солому подготовит, в траншеи потом засыплем, и компост.
Я киваю, берусь за массивную ручку, наклоняю машину, как показывал несостоявшийся тесть, и тут же из лёгких весь воздух выбивает. Сколько он весит, мать твою?
— Вот так, переноси вес на колесо, так полегче двигаться будет.
А мне не полегче ни хрена. Зря качалку забросил, надежды отрастить «банки» не было, но хоть мышечной силы прибавилось бы. Хотя к черту спортивный зал — неделя в рабстве у фермеров, и ты прокачался.
Подъезжаем к краю бесконечного поля, в очередной раз пытаюсь высмотреть, где конец у этих соток, но тут даже с биноклем не разглядеть, край загибается к лесу, уходя немного вниз. Чем не доказательство, что земля круглая?
— Ставь сюда, — руководит отец Иды. — Немного из стороны в сторону потруси, — показывает. — Чтоб лезвия в почву зашли поплотнее. Если застрянет где — тоже из стороны в сторону двигай, поле с осени не паханное, может забиться лопасть. Так, вот колья, вот нить натянута, — показывает под ноги. — Это мы вчера ещё разметили все.
Идёшь, значит, вдоль них, ноги по ширине траншеи, чтоб борозды не топтать.
Понятно?