семейники в сердечко. Боже, это человек-трусы-оркестр.
Цепляюсь взглядом за лифчик, сброшенный вчера на стуле, вспоминаю, что раздевалась в ногах спящего псевдо-джентльмена. Точно.
Упаковываюсь в плотный эластан, принимаюсь за штаны.
— Дети, утро, — раздается стук в дверь и папин бодрый голос.
— Мы проснулись, — отвечаю я, прыгая в одной штанине.
— Как зять, жив?
— Более чем, — кричу я, спотыкаюсь и валюсь на кровать.
Слышится подозрительный хруст и сдавленный стон человека под одеялом.
— Ну, не буду мешать, — смеётся папа за дверью.
— Матерь божья, — Вова откидывает одеяло и сбрасывает с себя мои ноги. — Вредительница, — зажимает рукой самое ценное и скатывается с кровати.
— Прости, прости, — шепчу, прикрывая рот рукой. — Я случайно.
— Так и сломать можно, — кривит лицо полусогнутый раскрасневшийся Курт.
— Может тебе холодное приложить? — предлагаю я.
— Можешь подуть, — поднимает на меня лицо с острой улыбочкой.
Гад!
Швыряю в него подушку.
— Ай! — отбивает ее своим лицом. — Ещё и синяк поставишь!
— Заслужил! — складываю руки на груди. Блин, я же ещё и полуголая тут перед ним. — Отвернись давай, — тянусь к одеялу.
— Не-а, — глаза Вовы загораются, как лампочка в новогодней гирлянде. Он хватает меня за ноги и начинает стягивать с постели. — Ме-е-есть!
Я уворачиваясь, бью пятками воздух, но он цепкий, зараза! Прокатываюсь по одеялу и оказываюсь коленями на ковре, прямо в руках полуголого Вовы. В глаза бьют жёлтые уточки прежде, чем комната плывет, и меня прижимает к жёсткому ворсу. Я тянусь за подушкой у головы, чтобы ударить коварного мерзавца по его наглой улыбающейся морде или хотя бы прикрыться, но тот вовремя реагирует и откидывает ее рукой в угол комнаты.
— Атака! — кричит мой псевдо-парень, принимаясь щекотать мне ребра.
Я громко верещу, выгибаюсь и колочу его коленями, потому что это невыносимая пытка! Вова хватает мои ноги и заводит себе за спину, прижимая локтями. Самый настоящий черт с рогами, устраивает тут пытки! Начинаю судорожно смеяться, давясь воздухом, глаза наполняют слезы и образ татуированного парня расплывается, становясь нечетким пятном с вкраплением жёлтого.
— А-а-а-а, хватит! Хватит! — прошу я, не в силах глотнуть воздуха.
— Муахаха! — злодейски смеётся он, но останавливает его только настойчивый стук в дверь.
— Вас на весь дом слышно! — недовольно кричит сестра.
Блин, блин, блин.
Я захлопываю рот, хотя истерическое всхлипывание ещё вырывается, Вова убирает пальцы с ребер, перемещая ладони на мою талию.
— Ты что творишь, — шиплю я, пытаясь придать лицу серьезное выражение.
— Играюсь, — улыбается, наклоняясь ниже.
— Второе правило…
— Касается только рта, не так ли, — ложится на меня.
— Нет! — возражаю я, чувствуя его кожу на своей, и как спирает дыхание.
— Я все запомнил, — говорит тихо.
— И все равно нарушил оба, — шепчу, кидая взгляд на его губы.
— Ты серьезно говорила вчера? — спрашивает серьезно.
— Что? — выдыхаю.
— За столом… — заводит руки мне за голову, дышит в щеку.
За столом… за столом… Господи, про что он?
— Ты про что? — хлопаю глазами.
Как же жарко под ним, с ним, возле него. Как же тянет все внутри, подрагивает.
Совсем не до мыслительных процессов.
Он врезается в меня потемневшим взглядом и жарко выдыхает.
— Не важно, — отталкивается от пола и садится у моих ног. На лице мелькает тень раздражения или злости, но быстро сменяется знакомой ухмылкой. — Так что, завтрак в пансион включён?
Вот и всё, наигрался.
Вова
Иногда мне хочется все бросить.
Нет, не иногда, а вот в такие моменты. Послать к черту призрачный образ отца, красноречиво выставив ему в морду средний палец. Забить на его слова, сказать самому себе: успокойся, ты ничего не обязан ему доказывать. Схватить девчонку, от которой сердце до глотки подпрыгивает, и наобещать ей с три короба: небо в алмазах, рай в шалаше. И все это сделать. Потому что, черт возьми, хочется.
Хочется засыпать под одним одеялом, просыпаться от смеха, зависать на ее улыбке, а потом сводить с ума неуместными поцелуями, пока она не зальется краской.
И чтобы грудь разрывало от этого странного чувства — тоже хочется.
Кажется, это так просто. Но ни черта.
Потираю грудную клетку, осматривая в окно бескрайнее поле и густой лес за ним.
Солнце заливает темную землю, переливается в боках огромной теплицы и добирается до меня. Хочется привычно спрятаться за темными стеклами и наблюдать за миром из-за ширмы, но прятаться сейчас, вроде как, не от кого.
Ида убежала вниз, едва натянув одежду, я остался собрать себя в нужный образ.
Внутри зажало какой-то нерв и предательски тянет, вызывая необъяснимое чувство пустоты, расширяющееся, как сосуд с водой на морозе. Ее слова — горячие, шепотом — все еще режут меня пополам. То ли привиделось, то ли отнекивается теперь — все равно при прочих производных, потому что никто еще так не шептал, потому что на краткий миг все откликнулось.
Прикрываю глаза, набираю побольше воздуха, давай, шар, сдувайся. Возьми себя в руки, чувак.
Прижимаюсь к холодному стеклу, скольжу взглядом по горизонту, щурюсь от солнца.
Внизу огромный беспородный пес выбегает из-за угла дома и бросается рыть землю возле сарая. В открытое окно слышна брать отца Иды и то, как псина лает, бросаясь дальше скакать по участку. Лохматый зверь достигает курятника и начинает крутится волчком в ожидании хозяина. Настоящая жизнь пробирается под кожу, теребит мысли. Здесь совсем другой мир, другой воздух, другая жизнь. Здесь забываешь о своем поддельном мирке и чудится, что есть еще шанс вырваться на свободу. Может и правда есть? Вот же, рукой потянись.
Напяливаю теплый бомбер, прячу руки в огромный карман. Выхожу из комнаты.
Дом кипит жизнью. С первого этажа доносятся громкие голоса, топот, крики детей.
А в комнате Иды на удивление неплохая звукоизоляция. Надо запомнить.
Усмехаюсь собственным мыслям, в голове мелькают обнаженные картинки и звуки, сопровождающие их. Бледная