Разумеется, практически это было невозможно, ибо принятые нормы, должный порядок и вообще элементарный этический стандарт нарушались на каждом шагу, в том числе и в домене. Однако в задачу вана и не входили функции жандарма. Его миссия сводилась к тому, чтобы с высоты своего величия все видеть и замечать, без стеснения выговаривать всем за их оплошности и поощрять тех, кто является образцом желаемой всеми нормы. Иными словами, к функциям вана по традиции продолжали относиться право и обязанность вырабатывать некий эталон должного — прежде всего социального — поведения и соответственно учить всю Поднебесную вести себя именно так, а не иначе.
Особенно интересны в этом смысле поучения, собранные в «Го юе». Все они обычно насыщены выспренной дидактикой, но наиболее показательны среди них как раз те, что так или иначе связаны с чжоуским ваном, будь то поучения от его имени или наставления от имени его советников, в том числе подчас и обращенные к самому вану (по принципу «врачу — исцелися сам»). И эта ритуально-церемониальная зацикленность текстов на дидактических поучениях, которая так или иначе проявляла себя не только в «Го юе», но почти во всех древнекитайских источниках, особенно в конфуцианских канонах, призвана была постоянно напоминать о том, что изначально было квинтэссенцией китайской цивилизации и на страже чего был обязан стоять чжоуский ван.
Разумеется, заботиться о сохранении и упрочении в обыденной практике выработанных веками ритуальных нормативов было делом не одного только вана. Однако ван был вершиной той сложной системы, которая призвана была блюсти священные нормативы, и именно в этом качестве он воспринимался как гарант древнекитайской цивилизации, как точка опоры всего китайского, столь очевидно отличного от нецивилизованного варварского. Именно эти функции вана и были основными, они же определяли тот круг обязанностей и привилегий верховного чжоуского правителя, которые ван по традиции пытался осуществлять по меньшей мере на протяжении первой половины периода Чуньцю.
На плечах вана, даже лишенного реальной политической власти и былого военного могущества, лежала прежде всего нелегкая задача заботиться об обустройстве Поднебесной. Именно этим, а не амбициозными или тем менее корыстными устремлениями объясняются его попытки вмешиваться в дела вассалов, включая могущественные царства, как например Цзинь. Вмешательства такого рода достаточно быстро показали свою неэффективность. Потеряв сына в Цзинь (не говоря уже о разгромленном войске), Пин-ван не сумел добиться чего-либо существенного. Не добился успеха и его преемник Хуань-ван, хотя посланный им в Цзинь правитель царства Го, исполнявший в те годы функции одного из двух главных министров вана, дважды одерживал там победы. Чжуан-ван, насколько можно судить по источникам, в дела Цзинь уже не вмешивался, а его сын Ли-ван[108] не только отказался от прямых интервенций, которые чжоуским ванам уже были явно не по силам, но и вынужденно согласился с тем результатом, который был достигнут в Цзинь в ходе затянувшейся на три четверти века междоусобицы. Победителю ван присвоил соответствующий титул, не постеснявшись принять за это ценные подарки из цзиньской казны.
Не привели к успеху и вначале робко предпринимавшиеся попытки вана собственными силами управляться со своими обидчиками, как это было с царством Чжэн. Не представляли собой силу не только его войско (куда делись прежние 14 армий?), но и собранные им коалиции. Первая же из них, с участием армий Го и Чэнь, потерпела сокрушительное поражение от Чжэн, что, видимо, раз и навсегда положило конец попыткам чжоуских ванов решать свои споры с вассалами, опираясь на военную силу. Сыну Неба оставалось одно: смириться со своей военно-политической немощью и сконцентрировать внимание на выполнении тех ритуально-церемониальных функций, которые не требовали демонстрации силы, но зато не только высоко ценились, но и практически всеми считались наиважнейшими, гарантирующими стабильность в Поднебесной. К их числу едва ли не в первую очередь относилось характерное для любой феодальной структуры право инвеституры, т. е. утверждения сюзереном вассала и его наследника во владении.
Из многочисленных записей источников явствует, что это свое право по отношению к вассалам, правителям царств и княжеств (во всяком случае, в пределах Чжунго) чжоуский ван ревниво оберегал и по мере надобности реализовывал, посылая своего официального представителя с соответствующим поручением. Об этом, в частности, многократно говорится в «Цзо-чжуань» применительно к Лу, обычно в виде комментария к соответствующей записи в хронике «Чуньцю», а в более пространной форме — в поучениях, коими столь насыщен «Го юй».
Когда в 650 г. до н. э. в Цзинь к власти пришел И У, ставший Хуэй-гуном, чжоуский Сян-ван послал сановника шао-гуна и чиновника-нэйши с поручением вручить новому правителю нефритовый жезл как символ его власти, легитимирующий эту власть. Согласно «Го юю», Хуэй-гун отнесся к церемониалу вручения инвеституры небрежно, неправильно держал жезл, опустив его ниже уровня глаз, а при поклоне не коснулся головой земли. А коли так — был сделан вывод, — то долго новому правителю у власти не удержаться, как не избежать беды и тем его сановникам, которые не проследили за ритуалом с должной тщательностью. После многословного разъяснения всех других недобродетельных акций Хуэй-гуна авторы текста вновь возвращаются к церемониалу вручения жезла и напоминают, что высказанное таким образом пренебрежение к вану будет небезразлично Небу, которое не преминет наслать на виновных беду [85, с. 11–13; 29, с. 3537, 314–315].
Сразу же вслед за этим отрывком, как бы для контраста, в этом тексте рассказывается, как в аналогичной ситуации проявил себя цзиньский Вэнь-гун, преемник Хуэй-гуна. Посланников вана встретили сановники на границе царства, ухаживали за ними, угощали их. Церемония была торжественной. После передачи устных распоряжений вана Вэнь-гун облачился в парадные одежды, принял жезл, держа его должным образом, и устроил пир для всех собравшихся, оказав при этом особые почести и щедро одарив подарками посланцев вана [85, с. 13–14; 29, с. 37–38]. И хотя здесь невооруженным глазом видна пристрастность составителей текстов, очевидно главное: перед нами описание торжественного ритуального церемониала инвеституры, совершавшегося от имени чжоуского вана.
Более того, если абстрагироваться от назойливой дидактики, можно сделать важный вывод: посланцы вана, вручая от его имени и по его поручению знаки инвеституры, ревниво следили за тем, как этот формальный акт обставлен. И это не праздное любопытство, даже не вопрос личной обиды. Это, как о том уже шла речь, важный элемент общепризнанной политической культуры, а также высоко ценимого в обществе, особенно в его верхах, ритуального церемониала. Его можно в точности, во всех деталях соблюсти, а можно и кое-чем пренебречь. И хотя дидактические поучения были как раз и написаны для того, чтобы научить читателя, что церемониалом пренебрегать нельзя, ибо за этим следуют беды и суровые наказания Неба, на самом деле весь пафос текста в том, что должное уважение сюзерену, увы, уже оказывалось не всегда.
На уровне взаимоотношений с вассалами священное право вана на инвеституру никто и никогда не узурпировал. Нет сведений о том, чтобы кто-либо когда-либо совершал этот церемониал вместо вана — скорее уж некоторые правители, особенно царств, расположенных вне Чжунго и не относившихся к категории Ле-го, вовсе без подобного торжественного акта обходились. Судя по источникам, с течением времени об инвеституре все чаще забывали, скорее всего не придавая ей должного значения. Правда, в текстах (если не иметь в виду многочисленные надписи на бронзе, преимущественно западночжоуского времени) не очень часто упоминалось об этом акте и прежде, когда роль вана в жизни общества была выше, а с его прерогативами считались больше. И в компендиуме чжоуского ритуального церемониала «Или» об этом речи нет. Но все же применительно к VII в. до н. э. тексты об инвеституре имеются, причем касаются они — кроме Лу — самого могущественного в Чуньцю царства Цзинь. А вот применительно к более позднему времени в текстах об этом уже обычно не говорится. Трудно удержаться от предположения, что это забвение было напрямую связано со все нараставшим процессом упадка не только власти, но и сакрально-ритуальной значимости чжоуского вана, несмотря на то, что формально он продолжал оставаться сыном Неба, чей сакральный статус по сравнению со всеми остальными продолжал считаться исключительным.
Сходной была и ситуация, связанная с назначением на высшие должности сановников уделов, превратившихся в царства и княжества восточночжоуского Китая. Уже из раннечжоуских надписей на бронзе можно заключить, что внутренние дела уделов не были закрытыми от взора центральной власти (вана и его аппарата администрации). Традиция эта сохранялась и позже, хотя размеры и тем более строгость контроля постепенно и безвозвратно уходили в прошлое. Материалы источников свидетельствуют о том, что формально сюзерен-ван издревле обладал правом утверждать назначавшихся на высшие должности важнейших сановников царств. Очевидно, что эти сановники были слугами своего правителя, а не чжоуского вана. Однако без санкции вана их высокий статус как бы не был полностью легитимным. Вот некоторые данные об этом.