на статуе Поликлета, подняла руку и, истекая кровью, медленно опустилась на каменные ступени. Толпа гудела, требовала открыть дверь, а потом, когда кто-то крикнул: «Сжечь!», люди принесли дрова и ветки, обложили ими строение и подожгли. Дверь открылась, задыхаясь и кашляя, дети Митридата выбежали на площадь. Толпа растерзала их.
Митридат, получив известие об их гибели, пришел в полное оцепенение. Укрывшись красным плащом самого Александра Македонского (в коллекции царя находилось много вещей великих людей), он, сидя на троне, погрузился в безрадостные мысли. На помертвевшем лице не было и намека на образ всесильного правителя – прежнего властолюбца, деспота, гордеца, обладателя безудержного нрава, но можно было прочесть единственное желание: уйти из жизни. Придворные, собравшиеся в тронном зале пантикапейского дворца, тягостно молчали. Наконец царь заговорил:
– Я всю жизнь стремился вернуть потерянное прошлое, считал себя наследником Александра Великого, был одержим идеей осчастливить греков… Но не преуспел, так же, как не приобрел ни настоящих друзей, ни верных союзников. Все погибло! Жить незачем.
Он встал, подошел к мраморному столику со шкатулкой, отделанной золотом и драгоценными камнями, и, открыв ее, взял хрустальный закупоренный флакончик с черной маслянистой жидкостью – яд аконит. Раскупорив сосуд, не задумываясь, выпил содержимое и неторопливо вернулся на место. Подняв горделиво голову, стал ждать. Диафант и Менофан встали на колени, Битоит остался стоять, и невозмутимо наблюдал за «самоказнью».
Яд в огромной дозе не подействовал. Митридат внутренне усмехнулся. С юного возраста, боясь отравлений, он приучал себя к ядам и стал к ним невосприимчив. Поднялся, подошел к Битоиту и произнес:
– Бесполезно, мой организм из-за нелепых предохранительных мер не реагирует на яд. Битоит, приказываю: избавь меня от мучений, пронзи мечом! – И закрыл глаза.
Командир галльских наемников, один из телохранителей царя, воинственный и отчаянный, но бесчувственный и равнодушный, обнажив меч, отвел его назад и без колебаний вонзил в Митридата. Лезвие меча блеснуло в лучах заходящего солнца и поразило царя в самое сердце. Тело обмякло и в конвульсиях сползло на ковер. Прикончив царя, Битоит вытащил меч и протер лезвие о рукав своей рубахи, поверх которой была кольчуга. С презрением посмотрев на труп, сказал:
– Тиран повержен, мир ликует! – И, не обращая внимания на ошеломленных Диафанта и Менофана, не спеша вышел из зала.
Преодолев перевалы и горные долины, огромная римская армия пришла под стены Иерусалима. Крепостная стена, высокая, со сторожевыми башнями, огибала город, стоящий на крутых холмах, и должна была предотвратить вторжение любого врага. Храм был сам себе крепостью и просматривался на высоком холме, с которого срыли природную вершину. Ворота закрыты наглухо, и город, снабжаемый водой по подземному водопроводу, надеялся выдержать продолжительную осаду.
Аристобулу, явившемуся к Помпею, был устроен внешне радушный прием.
– Аристобул II, царь Иудеи, рад тебя видеть! – Помпей расплылся в улыбке. – Мой друг Цезарь всегда повторяет: «Великие начинания даже не надо обдумывать». Действуй своевременно и игнорируй ничтожное, и ты поступишь мудро!
– Мои мысли тревожны, но мои чувства будоражат кровь. – Умные глаза властителя маленькой страны выдавали растерянность.
– Рим ценит почтение и преданность. Выпьем за успех! – Главнокомандующий сверкнул глазами.
Деметрий, подозрительно поглядывая на Аристобула, подал кубки с вином и зло улыбнулся. Аристобул насторожился.
– Ты будешь великим царем! Я пью за тебя!! – гремел Помпей, а потом спокойным тоном объявил: – Прикажи открыть ворота, мы войдем в город, ты уплатишь десять тысяч талантов, и правь своим народом дальше.
Аристобул вдруг ясно осознал, что совершил роковую ошибку, связавшись с римлянами, и это грозит потерей не только личной власти, но и независимости страны. Подняв кубок, он неуверенно сказал:
– Царь велик, если судьба страны в руках народа. Обещаю все исполнить, если ты уведешь армию.
Поздно. Наивное тщеславие приводит к катастрофе. Горделиво поднятая голова Помпея говорила о высокомерии, а глаза, в которых читался открытый вызов, выдавали приступ необузданного гнева.
– Обещаниями сыт не будешь, Аристобул! – Полководец был холоден и хмур, что окончательно отрезвило царя.
Легион Габиния подошел к южным воротам Иерусалима. Защитники со стены видели своего предводителя Аристобула среди римлян, спешно занимающих боевой порядок. Солдаты, сопроводившие к воротам царя, оставались за его спиной.
Один из защитников на стене поднял правую руку и жестами спросил Аристобула: «Что происходит? Открывать ворота?». Аристобул собрал щепотью три пальца правой руки и незаметно направил вверх. Жест означал: «Не спеши!». Затем показал ладонь: «Стой!».
Терпение римлян кончилось. Царя привели к Габинию.
– В чем дело, Аристобул? Почему не открывают ворота?
Посмотрев пристально в глаза наместнику, царь с вызовом сказал:
– Иногда злая воля может возобладать над человеком, но благословенный бог помогает справиться с испытанием.
Наместник Сирии Габиний наморщил лоб, на его лице отразились крайняя презрительность и недоброжелательность.
– Задержать! – сквозь зубы процедил он.
Царю заломили руки за спину и увели.
Помпей был взбешен:
– Дела принимают такой оборот, что придется штурмовать город! Мое великодушие принесено в жертву строптивости иудеев.
На другой день под стенами Иерусалима появилась вся армия римлян. Город был окружен войсками. Штурм готовили с западной стороны, наименее защищенной. «Железная машина» – регулярное войско – действовала безотказно: разворачивались метательные механизмы и тараны, готовились зажигательные снаряды, строилась «черепаха», чтобы под ее прикрытием пробить брешь в стене и взять город приступом, расчищали и выравнивали путь для осадных машин, возводили высокую деревянную башню на колесах, которая должна господствовать над укреплениями города. Защитники с ужасом наблюдали за этими приготовлениями.
Внезапно ворота в западной стене открылись. Отчаяние твердит: более сильный все равно победит, так зачем же сопротивляться? Но надежда заставляет не падать духом и действовать во вред себе. Сторонники Гиркана открыли ворота.
– О, неожиданно! – со злой усмешкой проронил Помпей.
Римляне ворвались в город. Убивая всех, кто встречался на пути, они пробивались по узким улочкам к жилищу бога. На подступах к храму, в котором не прерывалось богослужение, завязалось сражение – приверженцы Аристобула бились яростно и фанатично, а когда римляне стали теснить, и потери резко возросли, укрылись на территории храма. Мощные ворота крепостной стены, окружавшей храмовые постройки, надежно закрылись.
– Это не храм, это крепость на горе! – возмущался Габиний.
Гиркан, сопровождавший свиту Помпея, печально сказал:
– Храм – самое укрепленное место в городе. Бог сделал его неприступным.
– Гиркан, – Помпей фальшиво улыбался, а в глазах сквозило презрение, – в Риме так говорят: «Рассудительный повелевает, глупый служит». Запомни! Нет неприступных крепостей, есть осажденные крепости. Одними можно овладеть с помощью осла, груженного золотом, другими – терпением и упорством.
Общительный и веселый драматург Софокл когда-то сказал: «Время открывает все скрытое и скрывает все ясное». Почему враждовавшие, не слишком умные братья, Аристобул и Гиркан, обратились к римлянам? Почему гордость и тщеславие, подпитываемые страстями, убивают труд добрых начинаний? Храм падет, и иудеи потеряют независимость на две тысячи лет.
Помпей отдал приказ начать штурм крепости, и осаждающие начали