Он решил проверить верность своего предположения.
– Думаю, да. Тебе я могу сказать, что буду весьма рад, если Ричард найдет наконец милую девушку и устроит свою жизнь.
Лихорадочно обмахиваясь веером, она спросила:
– Считаешь, они могут подойти друг другу?
Он не мог решить, что ответить, потом подумал, что помучил ее достаточно.
– Наверное, это неважно. Она же скоро возвращается в Белхам. – Джудит молчала, и он продолжил: – Вообще-то нет, не думаю. Мисс Шалстоун слишком независимая, Ричарду она не подойдет. Ему нужна женщина, которая будет заботиться о нем и во всем с ним соглашаться, хотя бы для виду. Ричарду нужно больше внимания, чем, на мой взгляд, могла бы ему уделять мисс Шалстоун.
Джудит остановилась и взглянула на него прищурившись. На долю секунды ему показалось, что она готова признаться в своих чувствах. И еще показалось, что она догадалась о его. Он с трудом удержался, чтобы не заговорить самому, но до разговора с бароном Квимли он вынужден был молчать.
Джудит отвела глаза, разговор не состоялся. Они заговорили о его поместье и о том, чем она занималась, пока его не было. Это была милая дружеская беседа, но он думал о том, что теперь, после встречи с Корделией, ему нужно было от женщины нечто большее.
Когда они с Джудит вернулись в ложу, оркестранты вновь настраивали инструменты, а Ричард продолжал беседовать с Корделией.
Ричард поднял голову и хмуро смотрел, как они усаживаются на места.
– Вы могли хотя бы предупредить, что уходите.
– А я думала, что ты нашего отсутствия даже не заметил, – возразила тотчас Джудит.
Себастьян улыбнулся. Чертовски обидно, что у него так мало времени. Еще неделька, и ему даже не пришлось бы объясняться с бароном Квимли. К тому времени Джудит, не вынеся мук ревности, сама умоляла бы его расторгнуть помолвку.
Музыка отвлекла его от размышлений, но он снова не обращал внимания на оркестр. Внимание его было сосредоточено на Корделии, к ней был прикован его взгляд. И снова она погрузилась в музыку, растворилась в ней. Она отбивала ритм веером и кивала головой. Время от времени она удивленно распахивала глаза, а порой прикрывала их мечтательно. Ему казалось, что он готов наблюдать за ней бесконечно.
В какой-то момент она взяла лежавшую у ее ног сумочку, достала ноты и стала что-то записывать карандашом. Сосредоточенно нахмурившись, она делала пометки на полях, потом замирала, прислушиваясь, и вновь продолжала писать. Наконец успокоенно убрала ноты и поставила сумочку на место.
Прошло почти три четверти часа, ария закончилась, и оркестр заиграл такое радостное вступление, что даже Себастьян заслушался. Фаготы и виолончели выделывали невозможные трели, и им вторили гобои и скрипки. Он внимал им в восхищении, подавшись вперед. И тут хор грянул «Аллилуйя». Сердце его замерло, звуки стаккато – величественные, возвышенные – заполонили зал.
Он никогда не слышал ничего подобного.
Себастьян взглянул на Корделию, и то, что он увидел, поразило его так же сильно, как сама музыка. Слезы лились по ее щекам. Лицо ее светилось чистейшей радостью, она поднялась в трансе, словно следуя голосу хора и звукам фаготов и труб. Прозвучало «Правь, Господь Вседержитель», «Аллилуйя» раздалось в ответ, и литавры грянули торжественно. Себастьян вдруг понял, что не только они с Корделией не могут совладать с охватившим их восторгом, во всем зале зрители не сводили со сцены горящих глаз.
Внезапно встали с мест люди в соседних ложах, встали и сидевшие в партере. У Себастьяна мелькнула безумная мысль, что это Корделия своим откликом завела публику, словно и все остальные так же, как и он, следили за ее реакцией.
Наконец он догадался, почему зал встал. В ложе напротив поднялся с места Георг Второй, и лицо его также было исполнено благоговения. Зрители лишь последовали примеру короля, и торжественная фуга словно парила над залом.
«Царь царей» пел хор, а потом, выше – «Владыка владык», и наконец, снова «Царь царей» зазвенели сопрано на невероятной – небесной – ноте.
И тут Себастьян понял, что имела в виду Корделия, говоря о том, что надо искать «самый радостный псалом в душе своей». Впервые в жизни он воспринимал музыку не разумом, она проникла в самые потаенные уголки сердца. Впервые он ощутил славу творения, почувствовал его тайну. Он никогда не размышлял много о Боге, но сейчас ему казалось, что на кратчайший миг он узрел Господа во всей Его силе и величии.
Ему хотелось поделиться с Корделией своим озарением. Он взглянул на ее залитое слезами лицо, на сияющие глаза, и тотчас понял, что сделает все ради нее. Если ему дано будет разделить с ней свою жизнь, он отдаст ей все, что имеет.
«Она должна встретиться с Генделем, – поклялся он. – Плевать на Ричарда с его осторожностью. Плевать на Джудит с ее страхами. Сегодня Корделия будет говорить с Генделем. Клянусь, я сделаю все, чтобы она получила то, что заслужила».
И она будет принадлежать ему, неважно, что барон в отсутствии, что обязательства перед Джудит удерживают его. Сегодня, – думал он, глядя, как она плачет, забыв обо всем. Музыка царила вокруг, заполоняя зал почти языческой радостью.
«Сегодня Корделия будет моей. Сегодня – и навсегда!»
Корделия, обессилевшая и счастливая, опустилась в кресло, когда хор замолк. Начался следующий перерыв, но она и не заметила этого. Сердце ее стучало в груди, чудные видения переполняли ее. Она вздохнула и с трудом пошевелила онемевшими пальцами. Никогда она не слышала такой восхитительной музыки. Страдания последних двух недель почти искуплялись восторгом, который она испытала.
Обернувшись, она стала искать взглядом Себастьяна, чтобы удостовериться в том, что хор, так взволновавший ее, доставил ему не меньшее удовольствие, но в ложе его не было. Она в недоумении уставилась на его опустевшее кресло, но тут лорд Кент стал делиться с ней собственными впечатлениями. Она так увлеклась беседой, что не заметила, как долго Себастьян отсутствовал, и, только вновь обернувшись к его креслу после окончания перерыва, увидела, что он на месте и разговаривает с леди Джудит.
Когда оркестр заиграл вновь, в ложу вошел посыльный и передал Себастьяну записку. Корделия удивленно заметила, что, прочитав ее, он довольно улыбнулся. Он заметил ее взгляд и улыбнулся еще шире. На мгновение их глаза встретились. Он смотрел иначе, чем раньше, и во взгляде его читалась страсть столь очевидная, что она пробудила в Корделии ответное желание. Казалось, он понимает ее удовольствие и разделяет его. Улыбка его обещала невообразимое. Она обещала ей его, Себастьяна, и Корделия поняла это сразу же.
Это мгновение было только для них двоих – нежное и упоительное. Она отвела глаза, и чувства, пробудившиеся в ней, заставили ее немедленно забыть и о посыльном, и о записке. Как он может делать с ней такое? Неужели ей никогда не избавиться от тоски по нему, от этой невозможной любви?