талеры Ланна. А за то вы просто спишете долгов его преосвященству тысяч на пятьдесят, и все. Ваша прибыль очевидна и огромна. Ну, это я так думаю.
– Не так уж и огромна в описываемом вами случае, – заметил господин Леманн.
Но Волков лишь улыбнулся ему в ответ: он знал, что прав, он догадывался, что их прибыль будет в два раза выше их затрат, так что можно было не отступать.
– Что ж, – наконец решил Фабио Кальяри, – думаю, что мы сможем дать двадцать семь гульденов за пуд вашего серебра. – Он повернулся к Энрике Ренальди: – Энрике, ты не будешь возражать против такой цены?
Старший представитель фамилии Ренальди только горестно развел руками: ну, если господин генерал хочет лишить наших детей хлеба, пусть забирает наши двадцать семь золотых за каждый пуд своего серебра.
И тут господа банкиры получили от генерала еще один удар – вместо того чтобы с радостью согласиться на их предложение, Волков заметил:
– Ваше предложение весьма щедро, господа, но в делах денежных я предпочитаю не торопиться. Прошу у вас времени на размышление.
Банкиры снова переглянулись, и Энрике Ренальди спросил:
– И сколько же времени вам, господин генерал, потребуется на размышление?
– О том я вам сообщу, господа, – отвечал Волков, вставая из-за стола.
Банкиры для того его и пригласили, потому и торопились с приглашением, что хотели выторговать у него серебро, пока другие желающие не сыскались. Это было ясно, а значит, ему нужно было ждать. Значит, объявятся и другие желающие. Вот только времени ждать у него не было. Как тут ждать покупателя, когда у твоих земель сильный враг собирает людей?
Молочники и булочники, что на рассвете обходят своих заказчиков, разнося товар, были тому удивлены, что на улице Форели, прямо за монастырем Святых Вод Ёрдана, собралось много всяких военных людей. А ведь солнце еще не взошло.
Видно, слухи разнеслись по городу, что славный кавалер собирается набирать себе выезд. Оттого еще до рассвета к его воротам стали собираться молодые люди на конях и при железе. С некоторыми были боевые слуги-послуживцы. И почти со всеми пришли их отцы.
Агнес разбудила кавалера со словами:
– Господин, люди собрались, всю улицу забили, вас ждут.
– Люди?
– Те, которых вы обещали смотреть себе в свиту.
– Не в свиту, а в выезд, – уточнил кавалер, вставая с постели.
Волков на удивление хорошо себя чувствовал, несмотря на излишества на званом ужине. Он посмотрел на девушку.
– Что вы? – спросила она и уже готова была выполнить всякое его пожелание.
– Не болит ничего, – сказал он. – Удивительно сие, но, когда ты рядом, так все хвори мои отходят.
– Пойду распоряжусь завтрак накрывать. – Она улыбнулась, довольная тем, что господин это понимает. Девушка даже нос вздернула от гордости.
– Вели накрыть стол во дворе, буду завтракать и смотреть людей.
А у ворот вышел шум, видно, не поделили очередь. Чтобы впредь прекратить всякую брань и свару у своих ворот, Волков вышел на улицу сам. И вовремя. Пылкие молодые люди уже стали хвататься за оружие.
– В чем дело?! – крикнул генерал. – Что за склоки у моего дома?
Люди сразу замолчали, принялись кланяться, и зеваки, что пришли поглазеть на скопление молодых военных, тоже.
– Дозвольте сказать, господин, – вежливо и с поклоном начал один молодой человек лет семнадцати, что был одет весьма небогато. Из доспехов на нем была лишь стеганка и старенькая кираса. И меч у него был, видно, дедовский, с простой незатейливой гардой, как и у меча Волкова.
– Говорите, – разрешил генерал.
– Я Юрген Кропп фон Эльбен, пришел сюда два часа как, был у ваших ворот первый, а этот… господин… хочет пройти вперед меня.
Господин был вооружен отменно, отличный доспех на три четверти из самых последних новшеств от лучших оружейников. И этот господин тут же нашелся что сказать.
– Я Фердинанд Гебельман, мой род старше рода Кроппов, мы и на городских шествиях идем впереди Кроппов, и на городских пирах сидим выше. Посему я и просил его пустить меня вперед.
Волков взглянул на него довольно холодно и вспомнил, что пировал с отцом Фердинанда Гебельмана как-то раз, после того как вернулся из Фёренбурга. Но теперь это не играло никакой роли.
– Я знаю вашего батюшку, – сказал генерал, и от этих слов молодой Гебельман приосанился, стал на соперника орлом поглядывать, но кавалер продолжал: – Батюшку вашего знаю, а вас нет. На пирах сижу я нечасто, а шествую еще того реже, и посему людей я ценю не за титулы и знатность фамилии, а за крепость духа и остроту ума. И значит, все, кто пришел раньше вас, пойдут раньше вас. Сержант!
– Я здесь, господин генерал, – сразу откликнулся сержант Вермер.
– Проследи, чтобы все было тихо и никаких распрей не возникало, а не то эти пылкие воины устроят еще поединок у ворот моего дома. – Он повернулся к Юргену Кроппу: – Раз пришли первым, так прошу вас войти. Только и коня своего захватите.
Тут Фердинанд Гебельман ехидно хмыкнул, а Кропп, бросив на него взгляд, смущенно сказал:
– Господин, у меня нет коня.
Волков, который уже готов был войти в свой двор, остановился:
– И как же вы думаете быть в выезде моем без коня? Уж не бегом ли поспевать собирались за мной?
Все вокруг стали потешаться над молодым человеком, а тот покраснел и проговорил сбивчиво:
– Может, при вас… должность какая будет, чтобы… без коня…
Волков посмотрел на этого волнующегося человека. Вспомнились ему сразу Хилли и Вилли. В первый раз, когда их увидал, те были еще более жалкие.
– Хорошо, заходите, – кивнул он и пошел в свой двор.
Он уселся за накрытый для него столик. Агнес взялась сама прислуживать, а за его спиной встали сержант Хайценггер и господин Фейлинг.
Юрген Кропп фон Эльбен остановился в трех шагах от стола.
– Ну, говорите, зачем хотите пойти в ремесло воинское? – спросил кавалер, глядя, как из шипящего еще жира Агнес вытаскивает и кладет ему на тарелку колбасы, а кухарка-горбунья приносит и ставит на стол свежесваренный кофе в маленьком медном котелочке.
– Решил, что только это ремесло мне подходит.
– Славы ищете или богатства? – с усмешкой интересовался кавалер.
– Это уже как Бог одарит, – отвечал молодой человек. – Но хотелось бы и того и другого.
– Бог не очень милостив к люду солдатскому, – продолжал генерал, – богатство достается немногим, а слава – так и вовсе единицам, всех их по пальцам можно пересчитать. А тяжести воинского ремесла беспримерные, ни один мужик так не трудится, как трудится солдат. Ни один господин так