(1930-е гг.)
410
Зимы не помнят воробьи
Зимы не помнят воробьиВ кругу соломенной семьи,Пушинок, зернышек, помета.Шмель не оплакивает соты,Что разорил чумазый кротВ голодный, непогожий год.Бурьян не памятует лист,Отторгнутый в пурговый свист,И позабудет камень молот,Которым по крестец расколот.Поминок не справляет лен,В ткача веселого влюблен.Но старый дом с горбатой липойОтмоет ли глухие всхлипы,Хруст пальцев с кровью по кореИ ветку в слезном серебре —Ненастьем, серыми дождямиИ запоздалыми стихами —Бекасами в осенний скоп?Ты уходил под ПерекопС красногвардейскою винтовкойИ полудетскою сноровкойВ мои усы вплетал снега, —Реки полярной берега —С отчаяньем — медведем белым —И молнии снопом созрелымОбугливали сердца ток.Ты был как росный ветерокВ лесной пороше, я же — кедр,Старинными рубцами щедрИ памятью — дуплом ощерым,Где прах годов и дружбы мера!Ты уходил под Перекоп —На молотьбу кудрявый сноп, —И старый дом с горбатой липойЗапомнят кедровые всхлипы,Скрип жил и судорги корней!На жернове суровых днейИзмелется ячмень багровый,Ковригой испечется словоДушистое, с мучным нагарцем —«Подснежник в бороде у старца» —Тебе напишется поэма:Волчицей северного РемаМеня поэты назовутЗа глаз несытый изумруд,Что наглядеться не моглиВ твои зрачки, где конопли,Полынь и огневейный мак,Как пальцы струны, щиплет якПодлунный с гривою шафранной,Как сказка — вещий и нежданный!
(1930-е гг.)
411
Недоуменно не кори,
Недоуменно не кори,Что мало радио-зариВ моих стихах, бетона, гаек,Что о мужицком хлебном раеЯ нудным оводом бубнюИль костромским сосновым звоном!Я отдал дедовским иконамПоклон до печени земной,Микула с мудрою сохой,И надломил утесом шею;Без вёсен и цветов коснея,Скатилась долу голова, —На языке плакун-трава,В глазницах воск да росный ладан,И буйным миром неразгадан,Я цепенел каменнокрылоМеж поцелуем и могилойВ разлуке с яблонною плотью.Вдруг потянуло вешней сотью!Не Гавриил ли с горней розой?Ты прыгнул с клеверного воза,Борьбой и молодостью пьян,В мою татарщину, в бурьян,И молотом разбил известку,К губам поднес, как чашу, горсткуИ солнцем напоил меняСвежее вымени веприцы!Воспрянули мои страницыРетивей дикого коня! —В них ржанье, бешеные гривы,Дух жатвы и цветущей сливы.Сбежала темная водаС моих ресниц коростой льда!Они скрежещут, злые льдины,И низвергаясь в котловиныЗабвения, ирисы режут,Подснежники — дары апреля,Но ты поставил дружбы вежуВдали от вероломных мелей,От мглистых призраков трясин.Пусть тростники моих седин,Как речку, юность окаймляют.Плывя по розовому маю,Причалит сердце к октябрю,В кленовый яхонт и зарью,И пеклеванным ГималаямОтдаст любовь с мужицким раем,С олонецким сосновым звоном,С плакучим ивовым поклономЗа клеверный румяный воз,За черноземный плеск борозд.О берега России, — сказкиБез серой заячьей опаски,Что василек забудет стогЗа пылью будней и дорог!
(1930-е гг.)
412
Есть дружба песья и воронья
Есть дружба песья и вороньяВо имя пищи и зловонья,Змеиная в глухой норе,У жаворонка в серебре;Черемуха ломает рукиС калиной-девушкой в разлуке,Плотица тянет плавники,Где забияки-тростникиЦелуются с речной осокой.Лишь от меня любовь далёко,И дружбу позднюю моюЯ с одиночеством делю.Гляжу в совиное дупло —Там полюбовное тепло.И от излук, где вентеря…Не сом ли полюбил тебя,Моя купава, мой ершонок?Иль это сон на старом плёсе,Как юность грезится под осеньЧелну, дырявому от гонок?Иль это сон на ржавом днеИ нет черемухи в окне,Янтарного пушка над губкой?И лишь на посохе зарубкойОтметить приведется деду,Что гнал он лося не по следу,Что золоченое копытцеВ чужие заводи глядитсяКупальской смуглою тоскойС подругой — тучкой голубой!
(1930-е гг.)
413
Шапку насупя до глаз,
Шапку насупя до глаз,Спит. «Не доскачешь до нас».Старый колдун — городишка, —Нос — каланчевая вышка,Чуйка — овражный лопух…Только б ночник не потух!Снова кручинится деду,Некому дрёмы поведать.Ясени в лунных косынках,Садик в росистых барвинках,В хворосте спят снегири…Где вы, глаза купыриВ травах стрельчатых ресниц,Локон пьяней медуниц?Пляшет ответно ночник:Впредь не влюбляйся, старик!Плюнул бы дурню в бельмо:Сердце не знает само —Двадцать ему или сотня!..Где ты, мой цветик болотный?!В срок я доштопал коты,Мягко подрезал кусты,Зерен насыпал щеглу,Жучку приветил в углу,Сел на лежанку совой: —Где ты, подснежник лесной?!Сумерки дратвы длинней,Ночи — одёр без возжей —Тянут чугунный обломок,Чтоб улыбнулся потомокВиршам на нем пустозвонным:«Умер в щегленка влюбленным».Тяжек могильный колпак…Вспыхнул за окнами мак[Буйственным] алым плащом,Видятся меч и шелом,Сбруя с арабской насечкой:«Грозный, тебе ли за печкойТени пустые ловить?!»Только любви не избыть!Подвиг ли, слава ли, честь ли?Что там? Колеса да петли!Терпкая пытка моя!..Тянется веткой заряВ просинь сутулого зальца…Выстрел, иль хрустнули пальцы?Ах, то щегленок старинныйУтро вплетает в седины —В пустую, в худую постель!..Где ты, лесная свирель?!
(1930-е гг.)
414
Я лето зорил на Вятке,
Я лето зорил на Вятке,Жених в хороводе пихт,Любя по лосьей повадкеПоречье, где воздух тих.
Где чёлн из цельной осиныВеет каменным веком, смолой:Еще водятся исполиныВ нашей стране лесной!
Еще гнутая лодка из лубаГагарой и осетром,Из кряковистого дубаРубят суровый дом.
И бабы носят сороки —Очелья в хазарских рублях,Черемиска — лен синеокийПолет в белесых полях.
Жаворонковый бисер, как в давнем,При посаднике, земской избе,И заводь цветком купавнымТеплит слезку в полюдье-судьбе.
Полюдье же локтем железнымПопирает горбыль кедрячам.Ой, тошнёхонько дедам болезнымПриобыкнуть татарским харчам!
(1930-е гг.)
415
Мы старее стали на пятнадцать
Мы старее стали на пятнадцатьРжавых осеней, вороньих зим,А давно ль метелило в НарымНашу юность от домашних пятниц?Обветшали липы за окном,На костыль оперся дряблый дом,Мыши бы теперь да вьюга —Вышла б философия досуга.За годами грамотным я сталИ бубню Вердена по-французски,Только жаворонок белорусскийС легковейной ласточкой калужскойПерстнем стали, где смежил опалВоды бледные у бледных скал.Где же петухи на полотенцах,Идолище-самовар?!«Ах, вы сени» обернулись в бар,Жигули, лазурный СветлоярХодят, неприкаянные, в немцах!А в решетчатых кленовых сенцах,Как судьба, поет стальной комар.Про него не будет послесловья, —Есть комарье жало, боль и зуд.Я не сталь, а хвойный изумруд,Из березовой коры сосуд,Налитой густой мужицкой кровью,И, по пяди косы, ПарасковьюНа базар не вывожу, как плут!Ах, она болезная, родная,Ста пятидесяти миллионов мать,Про нее не хватит рассказатьНи степей моздокских, ни Китая, —Только травы северного маяЗнают девичью любовь и стать.Я — Прасковьин сын, из всех любимый,С лебединым выводком в зрачках,С заячьей порошей в волосах,Правлю первопуток в сталь и дымы, —Кто допрежде, принимайте Клима,Я — Прасковьин сын, цветок озимый!Голос мой — с купавой можжевель,Я — резной, мудрёный журавель.На заедку поклевал Верлена,Мылил перья океанской пеной,Подивись же на меня, Европа, —Я — кошница с перлами Антропа!Мы моложе стали на пятнадцатьЯрых осеней, каленых зим,И румяным листопадом чтимДеда снежного — глухой НарымС вереницей внучек — серых пятниц!
(1930-е гг.)