(1932–1933)
402
Мой самовар сибирской меди —
Мой самовар сибирской меди —Берлога, где живут медведи.В тайге золы — седой, бурластой —Ломает искристые насты.Ворчун в трубе, овсянник в кране,Лесной нехоженой полянеСбирают землянику в кузов.На огонек приходит муза,[Испить] стихов с холостякомИ пораспарить в горле комДневных потерь и огорчений,Меж тем как гроздьями сирениНад самоваром виснет пар,И песенный старинный дарВ сердечном море стонет чайкойИ бьется крыльями под майкой.За революцию, от страху,Надел я майку под рубаху,Чтобы в груди, где омут мглистый,Роился жемчуг серебристыйИ звезды бороздили глуби.Овсянник бурого голубитКосматой пясткой земляники.Мои же пестряди и лыкиЦветут для милого Китая,Где в золотое море чаяГлядится остров — губ кораллИ тридцать шесть жемчужных скал,За перевалом снежных пикМыс олеандровый — язык.Его взлюбили альбатросыЗа арфы листьев и утесы,За славу крыльев в небесах.На стихотворных парусахЛюбимый облик, как на плате,Волной на пенном перекатеСвежит моих седин отроги.У медной пышущей берлоги,Где на любовь ворчит топтыгин,Я доплету, как лапоть, книгиТаежные, в пурговых хлопьях.И в час, когда заблещут копьяМоих врагов из преисподней,Я уберу поспешно сходни:Прощай, медвежий самовар!Отчаливаю в чай и пар,В Китай, какого нет на карте.Пообещай прибытье в марте,Когда фиалки на протале,Чтоб в деревянном одеялеНе зябло сердце-медвежонок,Неприголубленный ребенок!
(1932–1933)
403
Баюкаю тебя, райское древо
Баюкаю тебя, райское древоПтицей самоцветною — девой.Ублажала ты песней царя Давыда,Он же гуслями вторил взрыдам.Таково пресладостно пелось в роще,Где ручей поцелуям ропщет,Виноградье да яхонты-дули, —И проснулась ты в русском июле.
Что за края, лесная округа?Отвечают: Рязань да Калуга!Протерла ты глазыньки рукавом кисейным.Видишь: яблоня в плоду златовейном!Поплакала с сестрицей, пожуриласьДа и пошла белицей на клирос,Таяла как свеченька, полыхая веждой,И прослыла в людях Обуховой Надеждой.А мы, холуи, зенки пялим,Не видим, что сирин в бархатном зале,Что сердце райское под белым тюлем!Обожжено грозовым русским июлем,Лесными пожарами, гладом да мором,Кручинится по синим небесным озерам,То Любашей в «Царской Невесте»,То Марфой в огненном благовестьи.А мы, холуи, зенки пялим,Не видим крыл в заревом опале,Не слышим гуслей Царя ДавыдаЗа дымом да слезами горькой панихиды.Пропой нам, сестрица, кого погребаемВ Костромском да Рязанском крае?И ответствует нам краса-Любаша:Это русская долюшка наша:Головня на поле,Костыньки в пекле,Перстенек на Хвалынском дне.Аминь.
(1932–1933)
404
Меня октябрь настиг плечистым,
Меня октябрь настиг плечистым,Как ясень, с усом золотистым,Глаза — два селезня на плёсе,Волосья — копны в сенокосе,Где уронило грабли солнце.Пятнадцатый октябрь в оконцеГлядит подростком загорелымС обветренным шафранным теломВ рябину — яркими губами,Всей головой, как роща, знамя,Где кипень бурь, крутых дождей,Земли матерой трубачей.А я, как ива при дороге, —Телегами избиты ногиИ кожа содрана на верши.Листвой дырявой и померкшейНапрасно бормочу прохожимЯ, златострунным и пригожим, —Средь вас, как облачко, плыву!Сердца склоните на молву.Не бейте, обвяжите раны,Чтобы лазоревой поляны,Саврасых трав, родных лесовЯ вновь испил привет и кров!Ярью, белками, щеглами,Как наговорными шелками,Расшил поэзии коверДля ног чудесного подростка,Что как подснежная березкаГлядит на речку, косогор,Вскипая прозеленью буйной!Никто не слышит ветродуйнойДуплистой и слепой кобзы.Меня октябрь серпом грозыКак иву по крестец обрезалИ дал мне прялку из железаС мотком пылающего шелка,Чтобы ощерой костью волкаВзамен затворничьей иглыЯ вышил скалы, где орлыС драконами в свирепой схватке,И вот, как девушки, загадкиПокровы сняли предо мнойИ первородной наготойПод древом жизни воссияли.Так лебеди, в речном опалеПлеща, любуются собой!Посторонитесь! Волчьей костьюЯ испещрил подножье гостю:Вот соболиный, лосий стёг,Рязани пестрядь и горох,Сибири золотые прошвы,Бухарская волна и кошмы.За ними Грузии узорГорит как сталь очам в упор,Моя же сказка — остальное:Карельский жемчуг, чаек роиИ юдо вещее лесное:Медведь по свитку из лозыВыводит ягодкой азы!Я снова ткач разлапых хвои,Где зори в бусах киноварных!В котомке, в зарослях кафтанных,Как гнезда, песни нахожу,И бородой зеленой вея,Порезать ивовую шеюНе дам зубастому ножу.
(1932–1933)
405
Я человек, рожденный не в боях,
Я человек, рожденный не в боях,А в горенке с муравленною печкой,Что изразцовой пестрою овечкойПасется в дреме, супрядках и снахИ блеет сказкою о лунных берегах,Где невозвратнее, чем в пуще хвойный прах,Затеряно светланино колечко.
Вот почему яичком в теплом пухеЯ берегу ребячий аромат,Ныряя памятью, как ласточки в закат,В печную глубину краюхи,Не веря желтокожей голодухе,Что кровью вытечет сердечный виноград!
Ведь сердце — сад нехоженный, немятый,Пускай в калитку год пятидесятыйПостукивает нудною клюкой,Я знаю, что за хмурой бородойСмеется мальчик в ластовках лопарских,В сапожках выгнутых бухарскихС былиной-нянюшкой на лавке.Она была у костоправкиИ годы выпрядает пряжей.Навьючен жизненной поклажей,Я все ищу кольцо Светланы,Рожденный в сумерках сверчковых,Гляжу на буйственных и новых,Как тальник смотрит на поляны.
Где снег предвешний ноздреватыйМетут косицами туманы, —Побеги будут терпко рьяны,Но тальник чует бег сохатыйИ выстрел… В звезды ли иль в темя?!Кольцо Светланы точит время,Но есть ребячий городокИз пуха, пряжи и созвучий,Куда не входит зверь рыкучийПожрать заклятый колобок.И кто рожден в громах, как тучи,Тем не уловится текучий,Как сон, запечный ручеек!
Я пил из лютни жемчуговойПригоршней, сапожком бухарским,И вот судьею пролетарскимКазним за нежность, [сказку], слово,За морок горенки в глазах —Орленком — иволга в кустах!Не сдамся! мне жасмин оградаИ розы алая лампада,Пожар нарцисса, львиный зев.Пусть дубняком стальной посевВзойдет на милом пепелище,Я мальчуган, по голенищеЗабрел в цымбалы, лютни, скрипкиУзорной стежкою от зыбкиЧрез горенку и дебри-няни,Где бродят супрядки и лани,И ронят шерсть на пряжу сказке.Уже Есенина побаскиИзмерены, как синь Оки,Чья глубина по каблуки.
Лишь в пойме серебра чешуйки.Но кто там в рассомашьей чуйкеВ закатном лисьем малахаеКовром зари, монистом баяПрикрыл кудрявого внучонка?!Иртыш баюкает тигренка —Васильева в полынном шелке!..Ах, чур меня! Вода по холки!Уже о печень плещет сом,Скирда кувшинок — песен том.Далече — самоцветны глуби…Я человек, рожденный в срубе,И гостю с яхонтом на чубе,С алмазами, что давят мочку,Повышлю в сарафане дочку.
Ее зовут Поклон до земи,От Колывани, снежной Кеми,От ластовок — шитья лопарки —И печи — изразцовой ярки.Колдунья падка до Купав,Иртышских и шаманских трав.Авось, попимши и поемши,Она ершонком в наши вершиЗагонит перстенек Светланы,И это будет ранным-рано,Без слов дырявых человечьих,Забыв о [стонах] и увечьях,Когда на розовых поречьяхПлывет звезда вдоль рыбьих троп,А мне доской придавят лоб,Как повелося изначала,Чтоб песня в дереве звучала!
(1932–1933)