— Тише, мой молодой друг! — повёл удивлённо бровью Габриэль. — Не называй меня так больше, дабы кто чужой не услышал тебя, друг мой.
— Прости, учитель.
Габриэль вяло улыбнулся и понурил глаза. Но так ничего и не ответил на предположения Иуды.
— Может, принести из города благовоний, дабы поднять твой дух приятным запахом? Или попросить женщин станцевать для тебя?
— О, нет. Я же не царь и не вельможа, чтобы меня развлекали, — запротестовал Габриэль, перебивая Иуду.
— … А мы с Мариам тем временем побеспокоимся об ужине. Или ты думаешь о предстоящем Песахе?
Габриэль, наконец, снисходительно улыбнулся и покровительственно положил руку на плечо младшему брату Вараввы.
— Выполнишь ли порученное мною, когда придёт пора?
— Неужто сомневаешься во мне, равви? — с горячностью заявил Иуда, в душевном порыве скрестив у себя на груди ладони в жесте искреннего повиновения.
— Почему вы все зовёте меня равви, ведь я не раввин и не учу вас Писанию?
— Как же ты не раввин, учитель? Разве не учишь ты нас видеть мир твоими глазами и нашими сердцами? Иошу слушал тебя. А он-то понимал в людях толк. Он знал тебя и твою душу. Ты гораздо больше, чем учитель… Разве нет? И я знаю, кто ты. Не бойся, я не выдам твою тайну, Иммануил. Я знаю, для чего ты нам послан. Я знаю, кто ты есть.
— Ты славный молодой человек, Иуда-Фома. У тебя чистое и большое сердце, как у твоего отца. И такие же голубые глаза.
— Откуда ты это знаешь, равви? — удивился Иуда.
— У твоей матери глаза вечернего песка, а у тебя они не такие, стало быть, они у тебя от отца, — улыбнулся Габриэль.
— Всё верно. Так матушка и говорит. Теперь отец далеко на севере, — он вдруг загрустил, повесив голову на грудь.
— Им грозила опасность. Да и тебе здесь не безопасно оставаться.
— Я не оставлю тебя, Иммануил, сын бога живого! — с горячностью заявил Иуда и тут же положил ладонь на свои губы, опасаясь за свою оплошность.
Габриэль тяжело вздохнул, вглядываясь в пытливые глаза одного из своих самых преданнейших учеников.
— Так о чём ты хотел меня попросить, равви?
— Я скажу тебе, когда придёт пора.
— Я сделаю всё, что прикажешь!
— И не спросишь о надобности порученного?
— Нет.
— Хорошо, друг. А сегодня нужно сделать кое-что не столь важное, но всё же необходимое.
— Говори же, учитель!
— Нынче соберёмся в доме Мариам вечером после захода солнца. Оповести всех друзей. Сумеешь?
— Да, равви.
— Можешь взять с собой Иешу. И знаешь, тебе не безопасно называться теперь своим именем. Может, назовёшься как-нибудь иначе? Самуэль, например, Сауль или Иоханан?
— Ты же уже назвал меня, равви! Я буду Фомосом, Фомой.
— Хорошо, Фома.
Иуда слушал с замиранием сердца. И когда Габриэль замолкал в задумчивости, тот терпеливо ожидал продолжения речей бессмертного бога.
— Купите в городе того, что сочтёшь необходимым для вечерней трапезы. Не скупись, ибо эти дни особые и памятные. Песах, всё ж таки… Приготовь всё, а после подойди ко мне. Ступай в Господе.
И Иуда с Иешуа отправились в город оповещать друзей равви о предстоящей встрече. А Габриэль уединился в роще старых олив и предался течению собственных мыслей. Вдали он видел проходившую Мариам, прозванную впоследствии Магдалиной, которая как неусыпный сторож заботилась о своём возлюбленном и приступала к нему по первому же его зову. Габриэль долго смотрел на неё и решил призвать к себе.
— Я слушаю тебя, дорогой, — присаживаясь подле него на траву, сказала Мариам.
— Что есть для тебя жизнь, Мариам?
— Быть подле тебя, солнце моё.
— А когда меня больше не будет с вами, что станет тогда твоей жизнью?
— Ты покинешь меня? — испуганно спросила она, чуть отстранившись от него.
— Но ненадолго, — улыбнулся Габриэль и положил свою ладонь ей на голову.
— Тогда моей жизнью станет ожидание твоего возвращения, — сказала она и прильнула к его груди.
— И что ты станешь делать, ожидая меня?
— Буду хранить свет, возжённый тобой, Ормус… Но почему ты нынче говоришь о разлуке?
— Час близок. Смоквы созрели.
— Он всегда близок, милый. Кто ждёт, тот дожидается.
— Ты, Мариам, воистину — свет мира, дух его и крепость веры в истину Господа. Ты очаг, средоточие жизни. Дом Господень будет пуст без очага, без тех, что подле него дожидаются хозяина сего дома, поддерживая свет и тепло.
— Разумею, мой равви.
Габриэль улыбнулся её словам.
— Посему на тебе, женщина, свет дома сего Господнего. Ты блюдёшь его незаметно, но верно. Береги этот свет для тех, кто умеет ждать, для тех, кто придёт после, — сказал Габриэль и поцеловал Мариам в её прекрасную рыжеволосую голову.
— Что задумался ты, свет нашего мира? — вновь отстранилась она и посмотрела ему в лицо.
— Я думаю о тебе и о том, кто внутри тебя, — улыбнулся он и ласково погладил её по плоскому животу.
— Мне придётся на время уехать, чтобы не привлекать к себе и к тебе внимание, дорогой.
— Мы уедем вместе. Но не сейчас. А прежде того нужно будет совершить тяжёлое дело. И когда придёт час, я попрошу тебя подчиниться мне.
— Ты меня пугаешь. Что ты задумал, дорогой?
— Настанет час, и я тебе сообщу.
* * *
На другой день Иуда подошёл к Габриэлю, когда тот лечил в городе дочь знатного человека в его доме и спросил:
— Я понимаю, почему ты лечишь и богатых, и бедных. Я понимаю, они все правоверные. И понимаю, почему оказываешь помощь в запретные дни. Но вот почему ты оказываешь помощь латинянам, врагам нашим? Вот это мне неведомо, равви.
— Люби врага своего, и он перестанет быть врагом, — ответил Габриэль и улыбнулся. — Подержи миску с водой.
— Равви, а души моего поколения бессмертны? — спросил Иуда, поддерживая миску с водой, пока Габриэль полоскал в ней бинты.
— Души каждого поколения людского умирают. Когда люди завершают своё земное царствование, то дух покидает их, тела их умирают.
— А твоя душа будет всегда живой?
— Это ведомо лишь Господу. Но некоторые души остаются живыми и возносятся.
— А что будет с остальными поколениями людскими?
Габриэль задумался на мгновение.
— Нельзя, Иуда, засеять семя в каменистую почву и собрать урожай.
— Наше поколение есть эта каменистая почва? — огорчился Иуда-Фома.
— Есть среди вас и благодатная земля, и она даст всходы, и кто-то увидит новое святое поколение, и его душа останется живой и будет вознесена.
Когда Габриэль закончил лечить девушку, он удалился в тень вместе с Иудой.
— Ты задаёшь много вопросов, Иуда. Тебя волнует мир и его держатели, это понятно. Но ты пытаешься заглянуть и в будущее. Для чего?
— Мне было видение, учитель. Выслушаешь ли меня, как других учеников?
Габриэль засмеялся:
— Для чего ты так стараешься, тринадцатый дух, дух полноты и завершения всего? Но говори, я выслушаю тебя, друг мой.
— В видении было так, что другие твои ученики побивали меня каменьями и преследовали жестоко. А я после пришёл на место, где благодать за тобой струилась, как пар. Я видел дом Господень. И это был дом богов, и взор мой не мог объять его размеры. Великие люди окружали его, а крыша его была из растений, и посреди дома того находилась толпа людей разных, и они все тянули руки свои к тебе и умаляли на коленях тебя, и говорили: учитель, возьми меня вместе с этими людьми…
Габриэль сузил глаза и задумался на мгновение. Иуда несомненно обладал даром предвидения. И теперь его предвидение говорило о многом. Открытие это опечалило Габриэля, но он не подал вида, лишь положил руку на плечо молодому человеку и пытливо посмотрел в его светлые глаза.
— Иуда, твоя звезда увлекла тебя с пути истинного. Ты пытаешься познать больше, чем остальные. У тебя и твоей звезды уже известный путь. И я скажу тебе о том, что ты видел в видении. Никто из смертных не достоин войти в дом, который ты видел, ибо это место священно. Там не властны ни солнце, ни луна, ни день, но неизменно в вечности пребывают святые и боги. Эту тайну царствия бессмертных никому не раскрывай.
— Да, учитель. А могу я увидеть начало того священного поколения?
— Если это случится, то ты испытаешь много горя при виде царствия бессмертных и всего его поколения.
— Тогда что же хорошего из того, что ты отделил меня от моего поколения и не открыл царствия бессмертия? Что мне проку от таких страданий, которые ты посулил мне, равви?
— Ты откроешь путь к царству бессмертных. И будешь проклят другими за то. Но придёшь однажды властвовать над ними. И они проклянут твоё восхождение к священному поколению, ибо ты познаешь бессмертие, и твоя душа станет живой.
— Что же я сделаю такого значительного, что заслужу такую почесть от бессмертных?
— Я скажу тебе как-нибудь в иной раз. А теперь нам пора возвращаться к остальным.