Поппи на кухне не оказалось, зато я встретила кое-кого другого — Нора стояла на табуретке возле окна и торопливо курила в форточку, иногда воровато оглядываясь по сторонам. Увидев меня, она на мгновение замерла, словно обдумывая опасность получить нагоняй за курение в помещении, потом торопливо щелкнула бычок за окно и спрыгнула на пол, разгоняя остатки дыма ладонью. По сравнению с той ночью, когда я нашла ее у нас в ванной комнате, она выглядела намного лучше, да и взгляд у омеги был уже не такой угрюмый и затравленный, как в первые месяцы жизни здесь. Хотя, может, дело было в том, что я больше не испытывала к ней личной неприязни и смотрела на нее другими глазами. Что ни говори, на контрасте с по-настоящему плохими парнями вот такие колючие и сложные девочки воспринимались уже совсем иначе.
— Поппи увидит, по шее получишь, — вместо приветствия беззлобно произнесла я, вставая рядом с графиком и выискивая глазами свою фамилию. Что ж, сегодня ничего необычного, даже из Дома выходить не придется. А если поднапрягусь и все сделаю быстро, то освобожу нам с Йоном вечер — погода стояла совершенно роскошная и мне хотелось сводить альфу на прогулку, пусть даже до соседнего лысого скверика. Свежий воздух ему бы точно не повредил.
— А ты ей расскажешь? — уточнила Нора, с подозрением покосившись на меня.
— Делать мне нечего, — пожала плечами я. Она не ответила, и я услышала, как с легким скрипом открылась дверца навесного шкафчика. Через пару минут по кухне расплылся запах крепкого кофе, который невольно напомнил мне о Джен. А потом о том, как ее голос наставлял и ободрял меня, когда я металась по квартире Гарриса.
— Думаешь, убийство может быть оправдано с моральной точки зрения? — негромко спросила я, отрываясь от уже на сто раз перечитанного графика и садясь за стол напротив Норы. Омега, кажется, совсем не ожидала такого вопроса, потому что ее брови резко взмыли вверх, и она довольно долго молчала, сосредоточенно прихлебывая свой раскаленный кофе. А когда я уже перестала ждать ответа, вдруг произнесла:
— Я думаю, что некоторые ублюдки заслуживают участи и похуже смерти.
И в том, как она это сказала, мне сразу почудилось что-то очень личное, что заставило меня нахмуриться и повнимательнее вглядеться в ее ожесточившееся и резко помрачневшее лицо. Подвинувшись вместе со стулом чуть ближе, я взяла ее за руку и перевернула внутренней частью предплечья к себе. Омега не противилась, но я почувствовала, как она напряглась, готовая, если нужно, тут же укусить в ответ. Может быть, не только в метафорическом смысле этого слова.
За прошедшие недели шрамы от порезов затянулись, но все еще напоминали о себе, выделяясь на фоне более бледных старых собратьев болезненной краснотой.
— Если ты сейчас скажешь что-нибудь о том, что это не лучший способ справляться с проблемами, я тебя ударю, — честно предупредила Нора.
— Хорошо, не буду, — покладисто согласилась я. — Иногда мы все справляемся так, как можем. Но мне жаль, что ты не нашла другого способа.
— Да неужели? — скептически уточнила она, но в том, как звенел ее голос, было что-то, что противоречило ее напускной агрессивности.
— Нора, я тебя не знаю, и мы даже близко не друзья, но это не значит, что я не могу тебе сочувствовать, — по возможности мягко проговорила я. — Но я не смогу помочь, если ты мне не позволишь.
— Я не просила тебя о помощи, — пробурчала та, опустив глаза.
— Знаю, — легко согласилась я, все еще держа ее за руку и тихонько поглаживая ее шрамы. — Мне уйти?
Я видела, что она хочет меня прогнать — и в то же время хочет, чтобы я осталась. Ее гордость боролась с, видимо, давно уже вызревавшим желанием стать ближе, стать частью чего-то, что казалось ей более надежным оплотом и убежищем, чем компания Сузи и ее подружек. Такие, как она, не привыкли полагаться на других, ждать понимания и помощи, но это не значит, что их душа не стремилась к этому всем своим естеством — быть может, в самой последней попытке поверить во что-то хорошее.
— Тебя кто-то обидел? — тихо спросила я.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Омега засопела в нос, стиснув кулаки и не глядя на меня.
— Да какое кому дело, — сквозь зубы выдохнула она.
— Ладно, — не стала спорить я, отпустив ее руку и поднявшись из-за стола. И в тот самый момент, когда я уже почти дошла до двери, меня нагнал ее голос:
— Я думаю, она поехала крышей, потому что отец ушел к той шлюхе.
— Кто? — помолчав, спросила я, обернувшись через плечо.
— Мама, — коротко отозвалась Нора. — Он ей много лет изменял, и все это знали, кроме нее. А, может, она тоже знала, но не хотела признавать это. Ей с детства твердили, что, согласно церковным канонам, брак может быть только один и что омеги принадлежат своим мужьям. Она всегда была немного… двинутая на религиозной почве, а когда отец ушел, совсем слетела с катушек. А я даже не удивилась, честно говоря. Даром что омега, она всегда выглядела как старая клюшка. Считала, что раз они с отцом в браке, то и стараться уже не нужно. Поэтому когда та малолетняя шалава перед ним жопой повертела, он и повелся, как тупой спермотоксикозник.
К тому времени я снова вернулась за стол. Немного переживала, что на кухню может зайти кто-то еще и внезапный поток откровения Норы прервется, поэтому на всякий случай закрыла за собой дверь.
— Значит, вы с мамой остались вдвоем? — осторожно уточнила я.
— Ну… если только формально, — скривилась омега. — Она завела дружбу с одним… церковником из местного храма, и он буквально прописался у нас дома. Они вместе читали священные книги, молились и всякое такое. Я все не могла понять, чего он в ней нашел. Она даже пахла… невкусно. Так приторно и гаденько, как полудохлые подгнивающие цветы в вазе. А потом… потом я поняла, что дело было не в ней.
Она замолкла, а я ощутила, как внутри неприятно шевельнулась пугающая догадка.
— Сколько… сколько тебе было лет? — тихо спросила я.
— Тринадцать. У меня тогда случилась первая течка. Я умоляла мать дать мне таблеток, но она говорила, что это греховно и против нашей природы. Я… на стены в своей комнате лезла от желания, у меня просто мозг плавился. И тогда он сказал, что возьмет на себя тяжкое бремя праведности, потому что нельзя отказывать омеге в ее желании альфы. — Она немного помолчала, но я была слишком шокирована услышанным, чтобы как-то это прокомментировать. — С тех пор он стал наведываться регулярно. Приучал меня к себе, к своему запаху, к своему телу. Я уже не могла не реагировать, даже если не хотела. Я ненавидела его, но не могла ему отказать. В постели он делал со мной все, что приходило ему в голову, самые… мерзкие и тошнотные вещи, и я на все соглашалась. Я даже не пыталась сопротивляться, у меня просто не хватало на это сил.
— И твоя мать позволяла это? — наконец не выдержала я.
— Позволяла? — неприятно рассмеялась Нора, встряхнув волосами. — Она это поощряла. Говорила, что это мой единственный путь к подлинной праведности. А когда я понесла от него, она сказала, что обязательно нужно рожать. Но мне повезло — его ублюдок надолго во мне не задержался. Я чуть не умерла в ту ночь, потому что матушка отказывалась вызывать врача и говорила, что это мое наказание за то, что я отвергала своего альфу и не почитала его. И я… ей почти верила, понимаешь? Я тогда правда думала, что я плохая и что Великий Зверь наказывает меня за это. А потом поняла, что это было не наказание, а благословение, потому что с тех пор я больше не беременела, хотя эта мразь исправно оплодотворяла меня каждую течку.
— Сколько это продолжалось? — спросила я, снова взяв ее за руку. Нора попыталась было вырваться, но как-то вяло и без особого рвения.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Года три, наверное. В один прекрасный момент я просто поняла, что больше так не могу. Что я убью или его, или себя, если он прикоснется ко мне снова. И сбежала из дома. Моталась по ночлежкам, выживала, как могла, но… — Ее лицо исказилось, словно омега отчаянно боролась с захлестывающим ее стыдом и ненавистью к себе.