с сиропом или без. За одну копейку получишь обычную воду, за три — сиропную. Но без удара по автомату никакая вода не польется. Почему конструкторы так сделали — загадка. Из-за рукоприкладства бок устройства погнулся, поэтому при ремонте вместо тонкого металла вставили бронированную пластину сантиметровой толщины и подписали — "место для удара". Однако и она сейчас вся помятая.
Газообразная жидкость — ничто по сравнению с тем, за чем мы пришли. Висит на стекле заветная бумажка — "морож. пломб. в ваф. ст. 20 коп", все прекрасно, кроме одного — приколота еще записка, уже нехорошая. "Ушла на базу, вернусь через пятнадцать минут". На какую базу эти продавщицы постоянно уходят? И на сколько в действительности? Они умеют делать со временем все, что захотят, превратить минуту в час для них труда не составит.
Стоим под ларечным окошком, ждем. Народу — нет! Мы одни, если не считать внезапно появившихся невдалеке художников… да что это такое… Все, кончился пломбир, не начавшись.
Идут. Шагают. Выглядят такими же, какими ушли от нас — глаза неморгающие, уставленные в одну точку… Протопали мимо, не остановившись.
От такого мы разинули рты сразу в двух смыслах — переносном и буквальном, причем в буквальном особенно сильно.
В ларьке что-то зашуршало, окошко открылось и раздался голос продавщицы:
— Мальчики! Вы мороженое-то брать будете?
— Д-да, б-будем.
Это не Глеб сказал, а я. Начал заикаться от таких чудес. Чтоб художники не отняли у нас деньги? Немыслимо. Я почувствовал себя космонавтом, увидевшим в иллюминатор плоскую землю на слоновьей спине.
Мы все-таки купили пломбир и отошли в соседний двор.
— В-вот как!
А это уже Глеб.
— Вы глаза их видели? — спросил Артем.
— Угу, — отозвался я, — Такие бывают только у роботов или у механических кукол.
— Да они и двигались, как роботы! — воскликнул Артем. — Солдаты на параде шагают более по-человечески.
— Это все к-камень, — пробормотал Глеб.
— Думаешь? — спросил я.
— Т-точно.
— И что нам делать? — снова спросил я.
— Надо з-забрать м-метеорит и уничтожить.
— Надо, — в этот раз согласился Артем. — Помните, как нам рассказывал дядя Гриша на берегу? С ним что-то такое случалось. И пока та штука не расплавилась, он оставался пришибленным.
— Я х-хотел это сказать с с-самого начала…
— А чего не сказал? — разозлился Артем.
— Н-неудобно было…
— Молодец! — хмыкнул Артем. — Неудобно ему. Тут такое, а ему неудобно.
— А почему метеорит нам ничего не сделал? Иммунитет какой-то?
— Откуда мне знать! — ответил Артем.
6
Мы сели на лавку под деревьями.
— И Павел Федорович! К-который птиц в лесу развешивал! И с ним было т-тоже самое.
— Но это творилось без нашего камня — сказал я.
— Камней несколько, — заявил Артем. — Три — точно. Один дяди Гриши, второй Павла Федоровича, а третий мы принесли. Первые два уже все. Дядь-Гришин сгорел, а Павл-Федорича перестал сам собой действовать. Надо уничтожить камень, только и делов. Хотя через какое-то время он и так потеряет власть.
— Но лучше все-таки уничтожить. Правда, это легче сказать, чем сделать, — вздохнул я. — Мы даже не смогли найти, где художники в лесу прячутся.
— А если д-дождаться вечера? Домой-то они придут. Вдруг родители и д-другие люди поймут, что с ними что-то не так.
— Давайте попробуем, — сказал Артем.
— А до этого чем займемся? — спросил я и сам же ответил — Предлагаю пойти на чердак.
7
На лестничной площадке никого не оказалось, и мы быстро залезли наверх. Как тут здорово! В квартире не так. Всегда какое-то напряжение. В любую секунду может зайти мама и что-то сказать. Что-то хорошее, правильное, напомнить, что пора есть или делать домашку, но все равно. Правильное иногда совсем не то, что нужно. Неужели есть люди, которые не понимают, как прекрасно быть свободным и неправильным?
…Чердак на крыше — словно в космосе. Земля с ее проблемами где-то далеко внизу.
В общем, мы отвлеклись и развеялись. Мало что отвлекает и развеивает так, как настольный хоккей.
Потом небо начало темнеть, а мы собираться назад. Возвращаться к прозе жизни. К вторжению инопланетян.
8
…Могли и не возвращаться. Художники в конце дня пришли домой, но на их странности никто не обратил внимания.
Мы прятались за кустами, когда мимо нас прошагал Мэлс и его родители. Они держали путь от служебной двери магазина, и каждый из них нес тяжеленную сумку с мясом. Шли медленно, ничего не говоря и не оглядываясь — то есть, как всегда. Когда они проходили рядом, Мэлс хотел что-то сказать, но отец одернул его — "не болтай", и тот замолчал. Лицо у Мэлса выглядело неживым, не таким, как до метеорита. Без тупой, но человеческой ухмылки.
Вилен сидел за столиком недалеко от дома и играл в домино со своими братьями. Они постарше Вилена на пять-десять лет и с татуировками на разных частях тела. Казалось, что эти тела недавно выпустили из тюрьмы, причем скорее всего не казалось — у него действительно несколько братьев большую половину времени предпочитали жить там. Рядом виднелись его мама и папа, бабушка Владлена и сам Владлен. Они очень дружили семьями. И так же дружно никто не обращал внимания на их неподвижные, холодные как снег, лица.
Нам ничего не осталось, кроме как отправиться по домам, договорившись встретиться завтра утром, потому что утро вечера мудренее и во сне, как пишут в научных статьях, мозг не отдыхает, а думает. А вдруг, пока мы будем спать, наши мозги независимо от нас отыщут какой-нибудь вариант? Хорошо бы так.
Но не успели мы попрощаться, как увидели под деревом робота дяди Бори-изобретателя. Странно, раньше он никогда не отходил от гаража. Боялся, наверное, ведь робот совсем маленький, до колена. Говорить его дядя Боря не научил, но это было и неважно. Как ни заглянешь в гараж, так одна и та же картина — дядя Боря что-то чинит-паяет, а робот у его ног трется. Обожал он дядю Борю, грустил, когда тот сильно