Читать интересную книгу Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 4 - Вальтер Скотт

   —      Ну и дела! — произнес отставной пахарь тиллитудлемской фермы. — Да ведь это же ни на что не похоже, чтобы добрых людей возили, как нас с вами, по всей стране, словно они какая-нибудь диковина.

   —      Мне очень прискорбно, Кадди, видеть вас в таких обстоятельствах, — сказал Мортон, который, при всех своих горестях, не утратил сострадания к несчастью другого.

   —      И мне тоже, мистер Генри, — ответил Кадди,— и за вас и за себя, но от этого нам легче не станет. За меня будьте спокойны, — продолжал арестованный земледелец, находя утешение в разговоре, хотя ему было отлично известно, что этим беде не поможешь,— за меня будьте спокойны, на мне вины нет, и держать меня не за что: в жизни не вымолвил я ни слова ни против нашего короля, ни против священников, но моя бедная матушка — та не смогла сдержать свой старый язык, и, видать, нам обоим придется поплатиться за это.

   —      Разве и ваша мать арестована? — рассеянно спросил Мортон.

   —      А как же! И она, словно какая невеста, скачет за вами, рядом с этим старым хрычом проповедником, которого они называют Габриелем Тимпаном,— посадил бы его дьявол в этот самый тимпан! — ведь из-за него все дело и вышло. Видите ли, не успели нас прогнать за порог дома в Милнвуде, как ваш дядюшка и его хозяйка захлопнули дверь и заперли ее на засов, точно мы какие-нибудь прокаженные. Тут я и говорю матери: «Куда нам податься? Всякая нора и дыра теперь нам с вами заказаны — ведь вы оскорбили мою старую госпожу и принудили солдат взять молодого Милнвуда». А она говорит: «Не падай духом, сынок, но препояшись мечом на выполнение великой задачи этого дня и ратуй, как подобает мужу, на стенах ковенанта».

   —      И вы, наверное, отправились на собрание?— спросил Мортон.

   —      Вы еще про это услышите, — продолжал Кадди,— так вот, не придумав ничего лучшего, мы отправились к одной старой бабке, такой же полоумной, как моя мать, и там нам дали немного похлебки и овсяных лепешек; но сначала они прочитали уйму молитв и пропели кучу псалмов — сдается, им хотелось задурить и меня, только с досады я еще больше проголодался. И они подняли меня утром чуть свет, и я должен был — хочешь не хочешь — тащиться с ними на большое собрание их народа у Мирских ключей; и там этот парень Габриель Тимпан кричал им со склона холма, чтобы они, не колеблясь, поднялись ратовать и пошли на бой в этот Римский Гилеад или еще какое-то место. Ах, мистер Генри, ну и наворотил же им этот дед! Его было слышно за целую милю, само собою, по ветру. Он ревел, как корова на чужом выгоне. Так вот, думаю я, нет в нашей округе места, которое прозывалось бы Римский Гилеад, это где-ни-будь на западе, в пустошах. И пока мы дойдем туда, я уж как-нибудь улизну с моей старой матерью, потому что мне вовсе не хочется сломать себе шею из-за какого-то там Габриеля Тимпана. Так вот, — продолжал Кадди, отводя душу подробным рассказом о своих злоключениях и не задаваясь вопросом, насколько внимательно слушает его Мортон, — так вот, под конец проповеди, когда она мне просто ужас как надоела, кругом пошли разговоры, что подступают драгуны. Одни побежали, другие давай кричать: «Стой!», а некоторые вопили: «Долой филистимлян!» Тут я к матери, чтобы потихоньку да полегоньку удрать с нею подальше, пока на нас не набросились красные куртки, но мне было бы легче погнать без стрекала нашего старого тиллитудлемского вола, что ходит передним в упряжке; черта с два, она и с места не сдвинулась. Мы были в тесной ложбинке, и поднялся густой-прегустой туман, и драгуны могли бы нас не заметить, попридержи мы свои языки; куда там, держи карман шире! Словно старый дед Габриель сам по себе не поднимал столько шуму, что мог разбудить покойника, они как завоют псалом, да так, что вы могли бы их слышать, находясь хоть в Ланрике! Так вот, чтобы длинную басню маленько укоротить, вижу я, сам молодой лорд Эвендел скачет, что только коню его вмочь, а за ним десятка два красных курток. Двое-трое из наших ребят стали отбиваться от них, и тут же их порешили, и они приняли венец мученический, но большого урону все-таки не было, потому что Эвендел крикнул, чтобы нас разгоняли, но однако ж щадили жизнь.

   —     И вы не сопротивлялись? — спросил Мортон, быть может, думая, что сам он встретил бы лорда Эвендела совсем по-другому.

   —     По правде говоря, нет, — ответил Кадди, — я заслонил собою мою старуху и стал просить о пощаде, но двое в красных куртках наскочили на нас, и один из них уже собирался огреть мою матушку своим палашом. Тут я поднял дубинку и сказал, что надаю им, как следует. Тогда они оборотились против меня и начали размахивать палашами, а я стал защищаться, как мог, и продержался, пока не подоспел лорд Эвендел, а когда он приблизился, я ему крикнул, что я — работник из Тиллитудлема, — вы и сами хорошо знаете, у нас поговаривали, что он заглядывается на молодую хозяйку, — и он приказал, чтобы я бросил дубинку; так они и задержали нас с матушкой. Кто знает, может статься, нас бы и отпустили, но только этого Габриеля Тимпана поймали совсем возле нас; он был верхом на лошади Эндрю Уилсона, а та прежде ходила под драгунским седлом, и чем сильнее старик ее шпорил, тем быстрее упрямая скотина неслась навстречу драгунам. Так вот, когда моя мать и он сошлись вместе, они возьми и начни осыпать этих солдат ругательствами, да какими! И досталось же им на орехи! Отродье вавилонской блудницы — это было, пожалуй, самое ласковое, что они изрыгнули. Те снова озлились и нас троих забрали с собой для острастки, как это у них называется.

   —      Это — гнусное, отвратительное насилие, — сказал Мортон, обращаясь скорее к себе, чем к своему собеседнику. — Предо мною несчастный миролюбивый парень, пошедший на собрание пресвитериан только из сыновней почтительности, и за это его заковали в цепи, словно вора или убийцу, и он умрет, возможно, от руки палача без судебного разбирательства, хотя наши законы не отказывают в нем даже наихудшему из злодеев! Быть свидетелем этого произвола, а тем более жертвой его — да от этого закипит кровь в самом смиренном и покорном рабе.

   —      Конечно, — отозвался Кадди, внимательно выслушав и лишь частично поняв горькие слова Мортона, вырвавшиеся из его жестокой оскорбленной души,— разумеется, о властях не полагается говорить плохо, моя старая леди повторяла это не раз и, конечно, имела на то полное право, потому что и она тоже вроде как власть; и, по правде сказать, я очень терпеливо слушал ее, потому что, окончив учить нас нашим обязанностям, она приказывала, бывало, угостить нас стопочкой водки и капустной похлебкой или еще чем другим. Но черт с нею, с водкой, капустой и чем другим — эти лорды, что сидят в Эдинбурге, жалуют нас не больше, чем кружкой холодной воды, а все же рубят нашему брату головы, и вешают нас, и травят, напуская на нас своих негодяев, и грабят, забирая все, что найдут, и даже последнюю одежонку, словно мы какие преступники. Не могу сказать, чтобы это было мне по сердцу.

   —     Было бы странно, Кадди, если бы вы думали об этом иначе, — ответил Мортон, подавляя внутреннее волнение.

   —     А что хуже всего, — продолжал бедный Кадди,— так это наглость, с какою красные куртки подкатываются к девчонкам и отнимают у нас наших милых. Сердце у меня сжалось, когда сегодня во время завтрака проезжали мы мимо тиллитудлемской фермы, и я увидел, как из трубы нашей хижины вьется дымок, — ведь я знал, что кто-то другой, а не моя старая мать хлопочет у очага. Но мое сердце сжалось еще сильнее, когда я увидел, как этот подлец Том Хеллидей целует у меня на глазах Дженни Деннисон. Удивляюсь, откуда у женщин столько бесстыдства, чтобы позволять себе подобные вещи; но они так и льнут к красным курткам. Я и сам думал было пойти в солдаты, считая, что иначе не заполучу Дженни; а может, и не хорошо так уж ее ругать; может, это ради меня позволила она Тому помять ленты у себя в волосах.

   —     Ради вас? — спросил Мортон, начиная проникаться интересом к тому, о чем рассказывал Кадди, так как ему показалось, что история Кадди и его собственная поразительным образом напоминают друг друга.

   —     Вот именно, Милнвуд, — ответил Кадди, — ведь бедняжка потому и любезничала с этим чертовым парнем (будь он проклят, если позволено так выражаться), чтобы подойти поближе ко мне; и она сказала, что молит бога не оставлять меня помощью, и хотела сунуть мне денег; готов поручиться, что это была добрая половина ее жалованья и наградных, потому что остальное она истратила на приколки и кружево, когда ходила смотреть как мы с вами стреляем в «попку».

   —      И вы взяли у нее деньги, Кадди? — спросил его Мортон.

   —      Нет, Милнвуд, не взял; я был такой дурак, что швырнул их обратно. Сердце мое не стерпело, когда я увидел, как этот парень обхаживает и целует ее, и я не смог удержаться. Но тут я сглупил — деньги пригодились бы и моей матери и мне самому, а она все равно их истратит на тряпки и на всякие пустяки.