Те же дни. Окрестности Тулузы. Лагерь Светлой Девы.
Огромная красная Луна висела невысоко над горизонтом, освещая палатки из козьих и лошадиных шкур, лоскутные шатры, где куски дорогой ткани соседствовали с мешковиной. Лунный свет сливался с отсветами множества костров, сидящие рядом с которыми хлебали ставшее уже привычным варево – густую кашу из ржаной муки с жаренным луком и бараньим салом.
Лагерь был похож на огромный город, живущий своей, хаотичной и беспорядочной жизнью. Ею никто не управлял, не пытался устанавливать какие-то общие правила – как это было принято у мятежников, все катилось словно само собой. Люди пели, водили хороводы, веселились до глубокой ночи, отсыпаясь днем.
От недалеких костров до Кера долетали обрывки разговоров:
…Так пока ты один раз секирой махнешь, он тебя три раза мечом ткнет.
– Нет, братья, я топор больше уважаю – привычней все-таки. Опять же – врежешь им со всего маху, так панцирь как орех треснет…
…А барониху на кол посадили, и поделом – незачем было беременных девок пороть, лучше бы мужа своего – кобеля этакого, посекла…
…А вот что я вам скажу – в Париже, говорят, сто с лишним женских монастырей будет. Эх, и повеселимся же! Там, наверное, и монашки не простые, а сплошь из знатных. Тело, должно, у них нежное, – говоривший сделал долгую пазу, предвкушая будущее наслаждение, – как белый хлеб!
Капитан бросил взгляд на запад. Там в ночном небе тоже подрагивало бледное зарево тысяч огней. Королевская армия стояла совсем близко.
Не сегодня – завтра оба войска должны были сойтись в смертельной битве, после которой уцелеть может только кто-то один.
…С того дня, когда страшная и необъяснимая гибель настигла его спутников, Жорж Кер чувствовал себя так, словно спал не просыпаясь, видя при этом какой-то кошмарный сон.
Должно быть, у каждого человека есть свой предел, после которого ломаются даже самые стойкие. В тот день он перешел этот предел – слишком много случилось всего за несколько часов.
Уйдя с площади, он не бежал прочь из Руана, как подсказывал ему здравый смысл.
Ему казалось, что его уже ищут по всему городу, а страже на воротах отдан приказ – схватить его. Он подумал было отыскать свою знакомую вдовушку и укрыться у нее, но тут же в страхе отбрасывал эту мысль, убежденный, что она немедленно выдаст его бунтовщикам. Он даже – воистину, страх затмил тогда его разум – собирался отправиться к Беспощадному и во всем покаяться! Несколько часов он кружил по улицам Руана, не зная что делать, и время от времени читая про себя все молитвы, которые только мог вспомнить.
Вспоминая тот день, Кер каждый раз проклинал тогдашнюю свою трусость. Ведь яснее ясного, что никто бы не стал искать его – зачем, ведь вся троица неудачливых убийц мертва?
К вечеру, так и не решившись ни на что, он решил положиться на волю Божью и вернулся на улицу Лудильщиков.
Уже на следующий день, он приступил к своим обязанностям в отряде лучников хоругви Арно Беспощадного.
Боязнь разоблачения смешивался теперь еще и с чувством вины – он, верный солдат короля, служит теперь, пусть и не за совесть, а за страх предводительнице бунтовщиков и еретичке.
Подумав, он, однако, нашел выход.
Девять десятых времени он посвящал тренировке в меткости стрельбы.
По своему немалому опыту, он знал, что для того, чтобы научиться более-менее точно пускать стрелы, нужно не меньше года, не говоря уже о том, что в бою нет времени долго целиться.
В его дела не вмешивался никто. Жюсс все свалил на него, день-деньской проводя время в обществе кувшина с хмельной влагой. Арно Беспощадный тоже не говорил по этому поводу ничего, даже хвалил за старание.
Воинство его, как и предупреждал Гасконец, оставляло желать много лучшего, далеко не все не то чтобы могли взять поправку на боковой ветер, или конский бег, но даже как следует натянуть тетиву. Иные вообще предпочитали не снимать ее, так всюду и ходили с приведенными в боевое положение луками за спиной, а потом еще удивлялись – почему стрелы вдруг так недалеко летят.
Луки у них были по большей части неважные, все больше самоделки с тетивой из сырых жил. Впрочем, и из такого можно было, при удаче, пробить среднего качества доспех на полста шагах.
Правда у одного из его солдат был замечательный во всех отношениях мощный лук, посылавший стрелу много дальше тех, к каким привык Кер. Лук этот с двойным изгибом дуги и накладками из толстого шлифованного рога, украшенными замысловатым орнаментом, был намертво склеен из множества полос дерева и кости и обтянут вощенным бычьим пузырем.
На вопрос: откуда у него такой, его хозяин рассказал, что забрал его, когда громили замок его господина, а откуда он взялся у того – понятия не имеет, а теперь спросить не у кого, поскольку самого сеньора запихнули в сундук и выбросили из окна башни.
(Капитан, а тем более нынешний хозяин оружия, должно быть изрядно бы удивились, узнав, что это настоящий монгольский лук – один из тех, что за сто с лишним лет до того сделали воинов Чингисхана властелинами половины мира.)
Через несколько дней Кер уже вполне освоился здесь. Как-то так получилось, что он почти сразу стал для солдат Дьяволицы своим. Да и, правду сказать, эти люди ничем не отличались от тех, кем он командовал, во время всех тех войн, в которых участвовал.
По вечерам он сидел с ними у костров, рассказывал им случаи из своего солдатского житья-бытья или выслушивал немудрящие повести об их жизни или те страшные истории, которые так любит послушать на ночь глядя простой народ. Старательно поддакивал когда в разговорах начинали восхвалять Светлую Деву, и громче всех выражал восхищение ею.
Народ под его началом оказался самый разный. Больше всего, само собой, было крестьян, и далеко не все из них были тупой деревенщиной, наоборот – попадались люди по-своему весьма умные и рассудительные.
Были тут и горожане – в основном подмастерья и поденщики, горстка вчерашних солдат, дворня сеньоров, дружинники, лесники и егеря. Как-то Жюсс указал ему на мирно беседующих старого и молодого лучников и между прочим упомянул, что, будучи баронским лесничим, старший вместе с двумя подручными поймал охотящегося в господском лесу отца младшего и на месте расправился с ним, разорвав его между двумя согнутыми деревьями.
– Вот оно как, – сказал гасконец порядком оторопевшему капитану, – правда Девы все очистит, все зло прошлое!
Нельзя сказать, что абсолютно все они были фанатичными сторонниками Дьяволицы, хотя таких тоже было немало. По большей части эти люди жили своей обычной жизнью, больше думая не о ежедневно поминаемой «Божьей справедливости» и не о том, чтобы сложить свои головы за Светлую Деву, а о том, как бы посытнее пообедать и улизнуть от своей очереди чистить отхожие места или стоять ночную стражу. Крепостные, и те, случалось, в разговорах с ним жалели своих господ, говоря, что если б те не сопротивлялись посланнице Господа Бога, то, пожалуй, кое– кого из них можно было бы и пощадить.