котором она отправилась в печь.
Все это время на него смотрел и улыбался Георг Тридцать Седьмой. Увидав его, Джесси подошел ближе. Он открыл свою сумку и достал оттуда сверток, который тут же передал Георгу.
— Спрячь. Боюсь, это последний раз.
— Что?! Почему?
— А вот почему, — Джеси показал ему небольшой листочек.
— Это…
— Продуктовая карточка, еда теперь только по ним. Во флаге о шести цветах красный начал преобладать.
— Perkele! А что в мире, есть новости?
— Все отношения с востоком (ну, кроме Китая) прервали. Усилили санкции против России.
— Я слышал, русских не притесняют.
— У них свои проблемы с вечным царем. Русских у нас вообще белыми не считают. Еще кстати темпы проведения операций увеличили. Через неделю еще одна плановая волна.
— Меня туда приговорили…
— Вот дерьмо. Что-нибудь придумаем. Удачи и постарайся выжить.
Смит уже два года поддерживал лагерное подполье извне. Как Оскар Шиндлер спасал евреев в прошлом веке, так Джеси помогал заключенным. И хотя ему приходилось скрываться под личиной «война за социальную справедливость», Джеси был совершенно против этих сил.
По пути домой он решил зайти в магазин за продуктами. Там уже была очередь длиной в сто метров. В то время, как он стоял в очереди, вооруженная женщина осматривала её. Она подошла к Джеси.
— Паспорт, гражданин.
Ничего не сказав, Смит достал партийный билет и сунул в лицо проверяющей. Она кивнула и пошла дальше, а Джеси показал ей в спину средний палец.
3.
Дождавшись, когда шаги смотрителя за дверьми стихнут, Георг достал сверток.
— Сегодня у нас… Сушеные овощи! — удивил всех он.
— Ты как это умудрился спрятать при обыске? — Удивился Кеплер.
— Опыт, друг мой, опыт.
Делили поровну. Досталось всем, но совсем немного. Видно было, как тяжело приходилось Уилбуру: толстый, он имел солидный аппетит. Но он держался и старался не показывать. В свое время он раскритиковал радикальных бодипозитившиков, за что получил статус «Иуды» и «худшего из предателей». Здесь он похудел, но не сильно, хотя сидел уже не первый год. Георг предполагал, что это у него от проблем с щитовидкой. Уилбур был одним из многих людей, отличающихся от «типичного белого мужчины», который сидит на зоне, потому что не согласен с радикальными СЖВ движениями. Геев тут было едва ли меньше натуралов.
В Нью-Либервиле давно уже привыкли называть СЖВ фашистами.
— У меня тоже кое что есть, — сказал Шестьсот сорок третий и показал остальным кусок шерстяной материи, которого хватило бы только на то, чтобы закрыть кому-то ноги.
— Отлично, когда начнутся холода, нам это пригодится. Не хотелось бы откинуться зимой.
— В смысле? — Спросил Майк, чернокожий заключенный.
— Отопления-то нет, — Кеплер снизил голос до полушепота, — зимой обычно половина замерзает.
Управлением лагеря это было сделано для того, чтобы в попытках согреться узники прижимались друг другу, что вызывало бы, по их плану, «правильные» мысли. Сами же пленные относились к этому как к простому инструменту выживания. В особо холодные зимы отопление иногда подключали, дабы не уничтожить всю рабочую силу.
— Скажи, Георг, ты правда думаешь, что все скоро измениться?
— Я бы не стал тешить себя надеждой: только хуже будет, — вставил слово Кеплер.
— Может быть и стоит, — возразил Тридцать седьмой, — история всегда представляла собой маятник. Я чувствую, он качнулся.
— Неужто так будет всегда? — Встрепенулся Майк, — неужто всегда мы будем колебаться от одного зла к другому? И никогда не научимся на ошибках прошлого?
— Когда начинается день, редко думаешь о ночи, — заключил Уилбур.
Следующим утром был «парад ненависти», как окрестили его заключенные. Дело состояло в том, что женский лагерь был скорее лагерем реабилитации, целью которого было наставление заблудившихся девушек. Им пропагандировали ненависть к патриархальным угнетателям. На параде девушки должны были вымещать злобу на заключенных. Те, кто это делал, вскоре выходили на свободу, остальные оставались на зоне.
И вот узников построили друг перед другом — женщин напротив мужчин. Кеплер молча, без выражения оглядывал противоположный ряд. Новенькие узницы выглядели еще свежо, но те, кто пробыл в лагере довольно долгое время выглядели ничем не лучше узников мужчин, только одежда была поприличнее. Тут его взгляд остановился, судя по всему, на ветеранке лагеря. Раньше он её здесь не видел, наверное, перевели из другого женского лагеря. Кто знает, сколько их появилось за все это время.
Девушка выглядела усталой и истощенной. Что-то знакомое было в ней для Кеплера. И тут он понял. Он вспомнил, как много лет назад учился вместе с ней, как она рассуждала о патриархате и о том, что «все мужики козлы», с юмором конечно.
Двое они смотрели друг на друга, не отрывая взгляд. «Парад» начался. Узники-мужчины должны были идти, а девушки кидать в них камнями или бить нагайками. Некоторые и кидали. К Астрид, школьной подруге Кеплера подошла надзирательница:
— А ты что стоишь? Это же угнетатели. Веками они притесняли нас и не давали права.
Астрид посмотрела на неё испытывающим взглядом:
— Нет.
— Что значит, нет?
— Нет, они этого не делали. Нас не угнетали уже много лет, потомок не должен отвечать за действия предков. Тем более то, что делаете вы — еще хуже.
— Так, — рассудительно сказала надзирательница, — давай отойдем, юная леди.
Они ушли подальше, туда, где их никто не увидит. Надзирательница усмехнулась… А затем со всех силы ударила Астрид ладонью по лицу. Удар был такой силы, что бедная девушка свалилась на землю. Удар ногой пришелся ей в живот, а под конец её ударили лицом о твердую землю.
— Паскуда, предательница. Ты ничем не лучше их. Погоди, мы и до вас доберемся. Вставай, всем скажешь, что поскользнулась и упала.
Падал первый снег, смешиваясь с кровью на земле. Надзирательница улыбалась ему, возвращаясь к строю. Дома её ждали любимые кот и собака, которых она будет ласково гладить, а так же небольшой садик на балконе.
За нею тащилась избитая, еле сдерживающая слезы узница.
4.
Квартира Джеси была обставлена по-старинному: деревянная мебель, кресло, обитое мягкой тканью, буфет, красивая люстра на потолке. Сильно выделялись заставленные книгами стеллажи. Человек, впервые зашедший в эту квартиру, мог подумать, будто попал в дом дворянина 19-го века. За круглым столом сидели три человека. Они занимались совершенно обычными взрослыми делами: настольными играми.
— Кидай кость д-двадцать, — сказал Джеси.
— Двадцать! Ха-ха! — сидящая напротив него женщина вскинула руки вверх, — критический удар!
— Везучая ты, — прокомментировал это мужчина рядом, — приятно все-таки иногда собраться вживую.
— Да, — протянул Смит, — но у нас есть и дела…
Лица гостей мгновенно стали серьёзными. Каждый из них знал, на какой риск идет, участвуя в подполье,