Саймон опустил глаза, затем снова поднял их на Сторм. Рука его, лаская, скользила по ее лицу.
— Теперь я понял, — произнес он, — что очень во многом был не прав. Я не могу управлять людьми, не могу заставить их стать такими, какими мне хочется их видеть. Поверь, я всегда мечтал, чтобы Августа была счастлива, а когда она нашла человека, с которым обрела свое счастье, меня взбесило то, что не я выбрал для нее любимого. Надо было случиться всем этим ужасным вещам, чтобы до меня дошло: любовь — слишком ценная вещь, и если двое полюбили друг друга, никто не вправе разрушать эту любовь — даже они сами…
Сторм опустила голову, не в силах больше выдерживать взгляда Саймона. Сердце ее отчаянно колотилось. Ей казалось, что Саймон говорит вовсе не о Питере и Августе…
Рука Саймона опустилась и теперь крепко держала ее запястье.
— Я всего лишь хочу убедиться, что с Августой все в порядке, — произнес он. — Как только я узнаю, где они, я дам Питеру вольную — пусть живут как хотят и будут счастливы.
Сторм удивленно вскинула на него глаза. Такой перемены в Саймоне она не ожидала.
«Может, это какой-то очередной трюк?» — подумала она.
Саймон слабо улыбнулся, словно прочитав ее мысли, но улыбка его сразу же погасла.
— И для тебя, Сторм, я хочу того же, — едва слышно проговорил он. Лицо его было серьезно, пальцы слегка сжимали ее руку. — Я всегда хотел, чтобы ты была свободна и счастлива… Но для этого ты должна принять амнистию от Спотсвуда.
Сторм резко выдернула руку и непонимающе уставилась на него:
— Какую еще амнистию?
Саймон посмотрел на нее с мягким укором.
— Ты можешь возненавидеть меня за это, — произнес он, — но я все же скажу тебе правду. Ты сама наверняка уже чувствуешь, что твоя игра проиграна. Ты потеряла почти все!
Сторм продолжала молча смотреть на него.
— Расчет на Идена не оправдался. В Виргинии тебя ждет виселица. Ты думаешь, что у тебя большая власть, — в каком-то смысле так оно и есть, но теперь ты стала ее заложницей. Я имею в виду это пресловутое письмо. Подумай, так ли уж необходимо жертвовать свободой ради какого-то клочка бумаги? Иден готов убить тебя из-за этого письма, а Спотсвуд — в обмен на него дать амнистию. Так не лучше ли отдать письмо Спотсвуду? Тогда и Иден перестанет тебе угрожать: как только письмо окажется у Спотсвуда, он сразу же потеряет власть. Теперь решай, стоит ли игра свеч…
Голова у Сторм кружилась — ей трудно было переварить слова Саймона. Но, как ни странно, враждебности к нему она не чувствовала. Она всегда знала, по крайней мере догадывалась — Саймон не зря привез ее к себе, это было как-то связано со Спотсвудом и с письмом. Сейчас, когда ее предположение подтвердилось, она не была удивлена. Но дело было в том, что предложение Саймона выглядело совершенно безумным. Отдав письмо Спотсвуду, она действительно обрела бы свободу — но какую?
И, тем не менее, в словах Саймона ее что-то привлекало… Сторм даже удивилась, как ей самой все это не пришло в голову.
Если бы Саймон предложил ей это месяц, даже неделю назад, она вряд ли стала бы его слушать так же спокойно, как сейчас. Но теперь слишком многое изменилось…
Стараясь не выдать дрожи в голосе, она произнесла:
— Ты хочешь, чтобы я отдала своему врагу единственное, что обеспечивает мне свободу?
— Но разве Спотсвуд — твой главный враг? — Саймон снова взял ее руки в свои и крепко сжал их. — Я не только верю, что Спотсвуд — твоя последняя надежда; теперь, когда я знаю, где письмо, я готов ради тебя сам забрать его и отдать Спотсвуду, но хочу, чтобы ты прежде сделала свой выбор…
Он помолчал.
— Когда-то у тебя было только море и пиратство, теперь есть и другая жизнь, есть я. — Саймон в упор посмотрел на нее, давая понять, что не держит от нее никаких секретов. — Я хочу, чтобы ты сама решила свою судьбу.
Руки Саймона держали ее, словно связывая со всем, что было между ними…
— А если я все-таки выберу море?
Саймон отпустил ее. Лицо его помрачнело.
— Я не буду держать тебя. Но мне будет очень жаль…
Сторм застыла, охваченная вихрем сомнений. Что означали слова Саймона? Он предлагал ей остаться с ним, жить в его доме, делить с ним постель… Что она должна ему ответить?
К Сторм снова вернулись ее давние опасения, преследовавшие ее, словно навязчивый кошмар, в старой приморской таверне, на палубе «Грозы», в сырой камере уильямсбергской тюрьмы… Ее предупреждали, и не раз, что она ведет игру, обреченную на поражение. Она и сама немало думала о том, не стоит ли ей переменить жизнь, в которой — теперь-то она отлично знала это — не хватает обычных, самых простых женских радостей, возможно, даже слабостей и сильного мужского плеча… Но тогда было невозможно и помыслить об этом, зато сейчас…
Она подумала о том, как славно ей будет жить по законам — простым, разумным, надежным. Тогда и жизнь ее будет такой же простой, надежной…
— Я всегда знала лишь море и не представляла никакой другой судьбы для себя, — произнесла она, словно думая вслух.
Ей вдруг показалось, что надежда в глазах Саймона померкла.
— Нет! — с мольбой произнес он. — Так дальше продолжаться не может! Именно сейчас этому легко положить конец. Ты должна лишь…
— Сдаться, — произнесла Сторм, прежде чем до нее самой дошел смысл этого слова.
Но, осознав его. Сторм сразу же отбросила всю сентиментальность. Теперь она смотрела на Саймона с презрением:
— Так ты этого хочешь от меня, фермер? Ты хочешь, чтобы я сдалась?
— А ты предпочитаешь смерть? — В голосе его звучало отчаяние — он чувствовал, что проигрывает битву.
— Я не боюсь смерти! Все равно рано или поздно…
— Черт побери, Сторм, да пойми же ты наконец — твоя игра кончена! Как бы ни развивались дальше события, в море ты все равно уже не вернешься…
— Ну нет, игра еще не кончена! — В глазах Сторм мелькнул тот огонь, что когда-то заставлял видавших виды мужчин идти в атаку, презирая смерть. — Пока я дышу, игра будет продолжаться, и ни Спотсвуду, ни Идену, ни кому бы то ни было еще не видать этого письма! — Она перевела дыхание. — Ты считаешь меня дикаркой, фермер, считаешь, что для меня нет ничего святого, но я знаю о чести побольше, чем ты! Письмо для меня — это вопрос чести, а честь мне дороже жизни!
— Честь? Что за честь в том, чтобы заставлять двух губернаторов драться из-за какого-то клочка бумаги?
Сторм посмотрела на него с жалостью:
— Ты все равно не поймешь этого, ведь ты — фермер, тебе не нужна честь, потому что у тебя есть твои богатства. А у меня теперь не осталось ничего, кроме моей чести, зато никто не отнимет ее у меня! — Казалось, она делала последнюю отчаянную попытку заставить его понять. — Дело не в Спотсвуде, не в Идене, даже не в самом этом письме. Дело в том, что я — последняя пиратка, последнее знамя пиратства. И если я закончу свою жизнь бесславно, это будет бесславный конец всего пиратского братства. Так уж получилось, что мне приходится закрывать эту страницу истории, и я чувствую себя не вправе предать все, что до сих пор было мне дорого.