— Крепкий любишь?
— Покрепче, — моргнув единственным глазом, сказал старик.
Лось сел напротив и, попивая чай, начал разговор:
— Приехал вот к вам посмотреть, как вы тут живете.
— Как жили, так и живем. В прошлую зиму ты же видел, — неторопливо сказал Лёк.
— В прошлом году — одно, а в этом, может, перемена какая есть?
— Нет, перемены нет. И птицы летают, и песцы бегают, и моржи плавают — все так же, как в прошлом году. И пурга вон дует так же.
— Значит, нет перемены? Ну, так вот, с тобой поговорить приехал.
Старик отставил кружку и, глядя в упор на Лося, сказал:
— Все равно не пойду в артель.
— Я знаю, что ты не пойдешь. А перемена, оказывается, все-таки есть. В прошлом году по эту сторону оврага не было артели, а теперь есть. Весной, как только откроется вода, пришлю им вельбот с мотором.
— Приплывут моржи, я и без мотора набью их.
— Правильно. Но с мотором побыстрей. Мотор, Лёк, жизнь помогает улучшить, переделать ее.
— Ты хочешь жизнь переделать?
— Да, — твердо ответил Лось.
— А как же ты ее переделаешь? Вы, русские, спички не научились делать.
Старик полез за пазуху и вытащил коробку «Тракода». Он молча чиркнул спичкой, она не зажигалась, и старик подал коробок Лосю.
— Да, спички дрянь, — с досадой подтвердил Лось.
— А ты хочешь жизнь переделать, — с укоризной произнес Лёк. — Вот американские спички на ветру не гаснут.
— Что ты, Лёк, заладил: все спички и спички — как будто все и дело в спичках! Ты вот скажи мне: какой табак ты куришь?
Старик молча уставился своим глазом на Лося.
— Вынь, вынь кисет, покажи!
Старик неохотно полез за пазуху. Лось увидел, что в кисете у него «папуша», и, выкладывая на стол плитку американского табака, спросил:
— Почему ты этот не куришь?
— «Папуша» покрепче, — ответил старик и, помолчав, сказал: — Без табака трудно человеку, без огня — нельзя. А в артель я не пойду. Пусть люди живут, как сами хотят. Заовражцы в артель захотели. Пусть. Я ничего не говорю.
— А я разве заставляю тебя идти в артель?
— Ты не заставляешь, а хочешь, чтобы я туда пошел.
— Хочу, Лёк, и думаю, что ты еще будешь проситься в артель. И тогда люди подумают: принять тебя или нет.
— Они не станут думать, а сразу примут, если я захочу.
— Чаю хочешь еще?
— Налей.
И, разливая чай, Лось сказал:
— Ладно, Лёк, оставим пока этот разговор. Весна придет — посмотришь дело.
— Я знаю, что будет весной. Больше всего моржей будет у меня.
— Посмотрим, дело покажет.
Старик поднялся и проговорил:
— Я пошел домой. Мне надо байдару делать.
— Ну, до свиданья, Лёк. Приезжай в гости ко мне.
— К тебе? Можно приехать, — сказал он.
После его ухода Хохлов проговорил:
— Вот это штучка! Но сдается мне, что будет артель и в заовражной стороне.
— Обязательно будет, — подтвердил Лось. — Вечерком я еще зайду к нему в ярангу.
Глава тринадцатая
За последнее время в стойбище Лорен произошли большие изменения. Здесь уже не было ни хижины Чарльза Томсона, ни склада из гофрированного железа.
Рультыне не нужны были эти постройки, и она сказала Яраку:
— Они все время в глаза лезут, эти постройки. Надо их сломать.
Рультыне хотелось, чтобы ничто не напоминало ей о белом муже.
Из всего этого материала была построена яранга не у прибрежной полосы, а рядом с другими, на склоне горы.
Яранга поблескивала железной крышей, и Рультына жила со своими детьми спокойно, как все люди, будто заново.
Кроме бывшей американской фактории мистера Саймонса, в которой теперь хозяйничал Жохов, в селении появились еще два дома: школа и больница Красного Креста.
По-прежнему на склоне горы стояли яранги местных охотников, но среди них уже не было яранги Рынтеу. Дочь его вышла замуж за охотника из соседнего стойбища вскоре после того, как старик Рынтеу свалился с обрыва и разбился. От яранги его осталось лишь круглое основание, выложенное камнями; из-под снега виднелись кости морских зверей и брошенный закопченный светильник. Угас навсегда огонь этой яранги. И дочь ушла к другому огню.
Ярак и Мэри поселились в факторийном доме. Они спали на кровати, на которой спал сам Чарли, ели на столе, на котором кушал мистер Саймонс, и вообще жили, как таньги.
Рультына часто заходила к ним и, по старой привычке распоряжаться в «белом» доме, наводила у них порядок. Рультына знала, какие порядки должны быть в таких домах. Она удивлялась, как скоро Ярак и Мэри привыкли жить «по-белому». И все-таки она не совсем верила, что так удобней им жить. Наверное, они смирились с такой новой жизнью потому, что Ярак работал в пушной фактории, а Мэри — в больнице. Пусть живут по-новому.
Рядом с ними, за стеной, жил заведующий пушной факторией Жохов. По ночам он сильно, храпел, и Мэри, смеясь, говорила Яраку:
— Морж вылез на лежбище!
Это было очень смешно, потому что Жохов был сильно похож на моржа: у него и брюхо было такое же толстое, и усы торчали так же, и рычал он, как морж.
Каждое утро Мэри варила кофе и подавала Яраку завтрак, будто за столом сидел сам Чарли. Они были веселы, разговаривали громко и носили матерчатые одежды. Мэри раздобрела и стала совсем похожа на белолицую женщину. И, несмотря на то что Ярак редко ходил на морскую охоту и больше для развлечения, еда у них была всегда. Ярак не ловил песцов, но товаров покупал не меньше, чем самый лучший охотник. Да и сама Мэри ежемесячно получала от доктора зарплату, а на деньги в фактории продавались любые товары.
Все это немало удивляло Рультыну. Она теперь ходила не сгорбившись, как раньше, при Чарли, а выпрямившись, подняв голову.
Веселая прибегала из школы Берта и рассказывала о том, что они делали с учителем.
«Незачем эта школа, — думала Рультына, — но пусть веселится, пока маленькая».
В стойбище началась какая-то новая, неведомая жизнь.
Однажды утром Рультына зашла навестить свою беременную дочь. Ярак важно сидел за столом в ожидании кофе. И когда Мэри поставила ему на стол кружку, из которой шел пар, он вдруг стукнул кулаком по столу и, в точности изображая Чарли, грозно крикнул:
— Год дэм! Почему холодный кофе?!
И Рультына, и Мэри, и сам Ярак громко рассмеялись.
Напившись кофе, Ярак съел вдобавок кусок тюленьего мяса и пошел в свой пушной склад. Мэри ушла в больницу. Рультына принялась убирать комнату.
В складе было много песцов, и до самого прибытия парохода хозяином их был Ярак. Он мурлыкал песенку и чистил шкурки. Ярак хорошо знал, что на мездре нельзя оставлять жир, хотя он и засох. Придет лето, растопится жир, будет мех желтоватым, а песцы должны быть белыми как снег. Об этом и напевал песенку Ярак.
В склад вошел Жохов. На нем была богатая пыжиковая доха с воротником из двух выдр. На голове — бобровая шапка.
— Здравствуй! — приветливо сказал Ярак.
Жохов молча прошел вдоль линии висевших песцов и, встряхивая шкурки за хвосты, сухо проговорил:
— Надо их уложить в мешки, и я запломбирую каждое место.
— Зачем? — удивленно спросил Ярак. — Пусть висят. Так им лучше. Положить в мешки успеем, когда пароход увидим в море. Сквозняк сделаем, они проветриваться будут.
— Ты вздумал учить меня пушному делу? — сурово спросил Жохов. Сопляк ты еще! У меня в Красноярске громадные склады были. Я двадцать пять лет работаю по этому делу.
Ярак стянул с веревки песца и, вывернув шкурку чулком, сказал:
— Жохов, смотри: вот жир на мездре. Охотники не привыкли хорошо обрабатывать шкурки. У них нет отрубей. У Чарли я всегда чистил отрубями. Чарли хорошо знал, что надо делать со шкурками. И Рультына чистила, и Мэри чистила — все мы чистили.
— Пошел к черту со своим Чарли! Я получше Чарли знаю, что мне делать. Брось эти отруби и делай, что велят.
Ярак взволнованно взлохматил свои густые волосы, причесанные по-русски, и сказал: