— Пожалуй, так испортится пушнина, Жохов. Чарли говорил, что, если такие шкурки попадут в трюм парохода, растают они там. Тепло в трюме. Жир просачиваться будет в ворс. Желтыми станут шкурки.
— Делай, что велят тебе. Закажи женщинам пошить мешки. Начнем упаковывать всю эту партию.
— Как хочешь. А я хотел сначала почистить их, потом на улицу вывесить. Иней сядет на шкурки, и они будут белые-белые!
— Делай, что говорят. Мешки закажи! — раздраженно крикнул Жохов и ушел из склада.
Ярак долго смотрел на дверь, за которой скрылся Жохов.
— Неправильный человек, — со вздохом сказал Ярак и пошел в яранги разговаривать с женщинами.
Он шел и думал о шкурках.
У одной из яранг он встретился с доктором.
— Ну как дела, красный купец? — добродушно спросил Петр Петрович.
— Дела хорошо, только немножко плохо, — ответил Ярак и рассказал доктору о разговоре с Жоховым.
Доктор заинтересовался и долго расспрашивал Ярака о пушнине, о ее хранении, обработке. Шел снег, а они все стояли и разговаривали.
Жохов сидел у себя за столом, щелкал косточками на счетах и что-то записывал, когда вошел доктор.
— Здравствуйте, Наум Исидорович! Живем в одном месте, а встречаемся редко.
— Это к лучшему, доктор. Меньше мешаем друг другу, — угрюмо сказал Жохов.
— Слушайте-ка, гражданин хороший. Я сейчас беседовал с Яраком. Интересные вещи он мне рассказал насчет пушнины. Он недоволен вашим распоряжением.
Жохов отодвинул счеты в сторону и, глядя на доктора поверх очков, равнодушно сказал:
— А мне безразлично, доволен он или недоволен… Вы слушайте его больше! Может быть, приучите его к ябедничеству.
Доктор нервно зашагал по комнате.
— Нет, извините! Тут дело не в ябеде. В его рассуждениях о пушнине есть резонные соображения.
Жохов расхохотался, и руки его на трясущемся животе то поднимались, то опускались.
— Слушайте, доктор: вы же образованный, ученый человек, а понять того, не можете, что ведь он дикарь еще, — пренебрежительно сказал Жохов. — Я четверть века работаю с пушниной. Теперь учиться я у него должен? Тьфу, противно даже разговаривать!
Пыхнув папироской, доктор, строго глядя на Жохова, сказал:
— Я очень далек от того, чтобы Ярака считать дикарем. Скажу больше: я убежден, что он прав. Мне непонятно лишь одно: почему его разумный совет вы не хотите использовать? Нельзя упаковывать пушнину в мешки, пока Ярак ее не обезжирит.
— Знаете что, доктор, — вспылил Жохов, — я заведующий факторией! Меня послало ОКАРО на эту работу, а не вас. И за работу фактории отвечаю я. А поэтому прошу вас не совать нос в мои дела. Я не хожу к вам в больницу и не учу вас, как лечить людей. Кстати сказать, и больные-то к вам не идут. Вот об этом вы позаботьтесь.
Доктор молчал. Лицо его покрылось пятнами, нижняя губа задрожала. Он встал и, не простившись, пошел к двери.
— Гусь нашелся какой! — крикнул ему вслед Жохов.
Взволнованный доктор почти бежал к больнице. За все время жизни на Севере он никогда еще не был так раздражен. Доктор и без того тяжко переносил свое вынужденное бездействие. Все меры, принимаемые им совместно с учителем, не давали никаких результатов. Люди не шли в больницу. Единственное, что ему удалось, — это вылечить от чесотки одного мальчика-ученика.
Доктор добежал до больницы и, взявшись за перила крыльца, остановился, тяжело дыша от возбуждения.
— Доктор, ты что стоишь здесь? — участливо спросила Мэри, увидав его очень расстроенное лицо.
— Ничего, ничего, Мэри. Я сейчас приду. Но только я должен сходить к учителю.
Учитель Кузьма Дозорный стоял у плиты и жарил на сковородке оленье мясо.
— А, доктор! Проходите, проходите в комнату! Сейчас будем оленину есть, — радушно проговорил он.
Доктор подошел к небольшому самодельному шкафчику, заполненному книгами, безразличным взглядом пробежал по корешкам книг и сел на стул.
В маленькой комнатке учителя было чисто и уютно. Самодельный диванчик накрыт оленьими шкурами. Такие же шкуры лежали около кровати и под ногами, у письменного стола. Доктор как будто впервые заметил все это и подумал: «Хорошо у тебя, Кузьма».
Учитель вошел с шипящей сковородкой.
— Вы что мрачны, доктор, как осенняя туча?
— Знаешь, Кузьма, очень меня обидел этот торгаш. Так полоснул по сердцу, что я в состоянии аффекта чуть не заехал ему в морду… Но сдержался.
— А ну его к черту! Стоит на него обращать внимание, Петр Петрович! Давайте закусывать. Отличная оленина. Тает во рту.
— Сходи, Кузьма, ко мне. Там у меня в буфете стоит бутылочка. Сходи, пожалуйста. Мне это нужно сейчас как лекарство.
Учитель быстро сбегал и по дороге прихватил большую мороженую рыбину.
— Сосед мой привез целую нарту рыбы. Голец. Сейчас мы его мигом приготовим. — Учитель поставил рыбу головой на стол и острым ножом стал настругивать ее.
Стружка, завиваясь, падала в тарелку. Эта мерзлая строганина, как называлась она здесь, посыпанная перцем, была необычайно вкусна.
Они выпили по рюмке, закусили, и доктор сказал:
— Отличная закуска эта строганина… Так вот, Кузьма, пошел было я к тому торгашу по делу, а он довел меня до такого состояния…
— Какое с ним может быть дело! Я к нему хожу раз в месяц. А теперь думаю взять бочку масла, мешок сахару, поставлю их у себя в сенях и больше никогда не зайду к нему.
Доктор рассказал историю с пушниной. Учитель предложил написать об этом в ревком.
— Нет, — сказал доктор. — Надо обождать. Говорят, Лось еще не вернулся. Приедет кто-нибудь другой из ревкома и не сумеет вправить ему мозги. Тут надо Лося. — И, помолчав, доктор спросил: — А может быть, я действительно бездельник, Кузьма? А? Ты работаешь в школе, он все-таки тоже работает в фактории, а я собак гоняю. Это ведь тягостно. Как ты думаешь?
— Ничего, доктор. Наладится дело. Давайте есть оленину.
Они просидели до позднего вечера, обсуждая больничные дела.
Из фактории шли женщины и несли материал для пошивки мешков.
— А ведь народ хорошо относится к нему, к этому торгашу. Народ считает, что он главный здесь, — сказал учитель.
— Я знаю. Мне Мэри рассказывала, что он говорит охотникам. Он внушает им мысль, что и без школы и без больницы жить можно. А вот без него, без его товаров жить нельзя. Видишь, куда гнет! Вредный человек! Сплошная демагогия!
Глава четырнадцатая
Стояли тихие, солнечные дни. Полярная ночь кончалась, но до весны было еще далеко. Несколько дней подряд дули южные ветры. Лед оторвало от берегов, и вдоль всего побережья открылась чистая вода. В воздухе было тепло, снег сверкал на солнце.
Лось возвратился в ревком. Стоя около упряжки, не заходя еще в дом, он разговаривал с инструктором Осиповым. Лось предложил ему немедленно, пользуясь открытой водой, выехать на двух вельботах в северную часть уезда.
— Один вельбот сдашь Русакову, другой — учителю Дворкину. Останешься там до весны и подготовишь в каждом стойбище по мотористу. Не мешает обучить этому делу и учителя и Русакова.
— Не обледенеют вельботы в пути, Никита Сергеевич?
— Ничего, будете окалывать. Возьмите с собой топоры. Нелегко, но добраться можно.
— Хорошо. Я могу выехать сегодня же. А что у тебя со щекой?
— Обморозил малость. Что здесь нового?
— Жуков прислал телеграмму. Отпущены средства на строительство культбазы. Начальником базы назначен он.
— Молодец Андрюшка! — воскликнул Лось.
К нарте подбежал Илюша Молодцов.
— С приездом, Никита Сергеевич! Что же вы остановились на улице? Подъезжайте к радиостанции. Я вам уже оборудовал койку. Все в яранги ведь перешли.
— Да, уголь у нас почти кончился, — сказал Осипов.
— Спасибо, Илюша. Но я расположусь у Ильича. А койку убери, вместо нее поставь мой письменный стол.
— Уставим как-нибудь, Никита Сергеевич, и койку и письменный стол.
— Нет, нет! — категорически отрезал Лось.