На берегу тремя ярусами росли деревья, желтилась трава и шёл дождь. Они спустились на нижний, к самой воде. Дождь падал вовсю, капельки тарабанили о камень, поднимая мягкие круги на воде.
Гутэнтак присел на корточки.
— Бог везде, — сказал он. — Вот сейчас он в капельках дождя, завтра будет ещё где-нибудь.
— В капельках — это да, — сказал Миша. — А вот насчёт где-нибудь я сомневаюсь.
Рядом с водой росли кусты. Неожиданно из них выбежала серая собачонка, маленькая, лохматая. Самозабвенно залилась лаем.
— Самовыражается, — усмехнулся Миша.
— Не укусит? — спросила Света, якобы испугавшись.
Гутэнтак поднялся, вальяжно подошёл к собачонке. Закатал рукав, протянул руку.
— Кусай, — сказал он. — Самовыражайся.
Серая собачка взвизгнула и скрылась в кустах.
— Ты чего?! — крикнул вслед. — Кусай!
Но она не подала голоса.
— А если она бешеная? — спросила Света.
— А мы какие? — усмехнулся Миша. — Если она куснёт Гутэнтака, то сама заразится. И подохнет через минуту. Вот и боится, что дольше не протянет. А мы ничего, живём.
Собачка выбежала с северной стороны и затрусила вверх по ступенькам, на средний ярус. Миша по-детски забавлялся, пуляя камешки в водную гладь. Соревновался со Светой. У кого больше?
Изгибисто и вразвалочку приблизился Гутэнтак.
— Я читал в подпольной газете статью попа, — сообщил он. — Газетка хреновая, невзирая на подпольность. Знаешь, что пишет православная морда? Он посчитал по своему численнику сумму цифр в имени актуач-консула.
— Получилось шестьсот шестьдесят шесть, — умно предположил Миша.
— Точно, — рассмеялся Гутэнтак. — Дальше мудила всё расписал. Раз его численник нашёл Зверя, всё покатится по завету. Он тебе и вавилонскую блудницу сыскал, и мор предрёк, и прочие гадости. Про Центры глава специальная. Ну понятно, чьи мы с тобой дети.
— А то! — гордо заявил Миша.
— Статейка называется «Земля Белиала». Вот название хорошее, хоть и непонятно к чему. Какой такой Белиал? В стране полный порядок.
— Я вот тоже иногда думала, — сказала Света. — Это ничего?
— Вот-вот, — ответил Шаунов на признание девушки и заметнул покатый камень-лепёшку.
— Вода в небе, вода перед тобой, — философски заметил Гутэнтак, — наконец, ты сам состоишь из воды. Не это ли суть подлинная гармония?
— Вот-вот, я к тому же.
— А хочешь увеличить число воды?
— Число воды? — недоумённо сказал Миша. — Вот-вот, слова-то какие.
Гутэнтак нырнул в заросли. Радостно выволок из кустов целую заржавленную кастрюльку, подошёл к воде, зачерпнул.
— Если я вылью это тебе за шиворот, наличие воды в твоём мире будет тотально. Гармония достигнет своего апогея и станет абсолютной. Хочешь?
— Не-а, — лениво сказал Миша. — Много гармонии — это перебор. Вспомни анекдот от мастера Клыка.
Мокрые, но довольные они поднимались вверх.
— Не это ли та лестница, что ведёт к просветлению? — задался вопросом Гутэнтак.
— Я думаю, что туда ведёт скорее скоростной лифт, — немного подумав, ответил Михаил Шаунов.
По обе стороны лестницы желтела и местами даже зеленела русская осень.
— Тебе не кажется, что эта погода достойна памятника? — патетично спросил девушку Шаунов.
Они шли, держась за руки. Он обнимал её, прижимал к себе: делал вид, что намечается большая любовь.
— Может быть, ты всё-таки возьмёшь сто долларов?
— Нет, — твёрдо ответила она.
— Как знаешь.
Они шли той же дорогой, поднимаясь вверх бульваром Наполеона. Дошли до бывшей улицы Ленина, свернули на Скатёрную. Слева дремал городской парк, справа неслись оголтелые автомобили. Они шли мимо намоченных курток и городских тополей, миновали «Яму» и Дом Консалтинга.
Скатёрная интересна сама по себе. Улица контрастов, она начиналась в наркоманских кварталах и тянулась до самой администрации. В начале в основном попадались сараи, затем Светозарьевка сменялась девятиэтажными башенками, наконец возникали сталинские строения с четырёхметровыми потолками внутри и яркими вывесками снаружи. Вереница домов упиралась в мэрию и небольшой сквер.
Они брели шеренгой в полтротуара, с задоринкой, мимо озабоченно-неотложных граждан.
У Центромага Света запросилась в туалет, Миша посмотрел с сожалением. Что-то буркнул, кивнул: иди, мол, мы здесь. Она исчезла, надо полагать, на минуту. Гутэнтак посмотрел ей вслед, цокнул языком, подмигнул.
— Да ну тебе эта дурочка, — сказал он.
— Вот-вот, — повторил Миша. — Пошли-ка отсюда, пока она тут пи-пи.
Они завернули на Медицинский, углубились во дворы, выбирая путь среди спортплощадок и хаоса гаражей.
— Хорошая девочка, — слегка задумчиво сказал Гутэнтак.
— Просто замечательная, — согласился Миша. — У неё потрясающие ноги.
— Я видел, — скромно заметил друг.
— Но ты не представляешь, какие у неё губы, — с воодушевлением сказал Миша. — Я уверяю, что лучше не бывает.
— Помимо прочего, у неё восхитительные глаза, очень ласковые и выразительные, — подметил Гутэнтак.
Словно в подтверждение его слов Миша разбил ногой трухлявую доску, случайно лёгшую поперёк. Гаражные лабиринты казались бесконечными и манили своим полным развалом.
— Конечно, — сказал он. — А ещё у неё белые трусики, и вообще, она очень добрая.
— Может быть, самая добрая девушка в этом городе, — сказал Гутэнтак.
— И не говори, — уверенно сказал Миша. — Просто девушка чьей-то мечты. Я получил удовольствие, когда обнимал её у воды. Она ведь меня тоже обнимала, ты видел? Заметь, что во многом это было и духовное наслаждение. Я думаю, она меня вспомнит. И как всё-таки жаль, что мы не оказали ей материальную помощь. Эти поганые доллары жгут мне сердце.
— Дай-то бог, если вспомнит.
Гутэнтак молитвенно сложил руки.
— Вот-вот.
Из подворотни показался полувековой дядька, точная копия утреннего, но всё-таки не он. Помятый, растерзанный, может быть, даже алконавт. Верхние пуговицы были расстёгнуты, клетчатая рубашка распахнулась и являла миру волосатую, в меру загорелую грудь.
Миша уверенно направился в его сторону.
— Деньги нужны?
— Сколько?
— Сотня баков.
— Ого, — сказал мужик, отроду не слыхавший про столько денег. — А что нужно сделать?
— Да ничего не нужно, — улыбнулся Миша. — Берите, пользуйтесь. Купите подарок любимой женщине или детям, если у вас есть дети. Напейтесь с радости, купите себе галстук. Да что хотите.
Он порылся в кармане брюк и протянул тому единственную бумажку.
— Ваше, ваше, — махнул он рукой. — Да не смотрите на меня так.
Друг строил в десяти шагах уморительное лицо.
Две минуты брели в молчании, наконец Гутэнтак не выдержал:
— Что, Миша, потянуло на искупить?
— Вот-вот. А ты не знаешь, где можно собрать побольше людей?
— У тебя долларов не хватит, — хмыкнул он.
— Да ну их, какие доллары.
Они вышли на свой любимый проспект Труда. Короткий мужчина в очках спросил о времени.
— Четыре пятнадцать, — вежливо, но наугад сказал Миша.
— Спасибо, — сказал короткий.
Вытянул запястье: часы шли на три минуты вперёд.
Перед ними стоял большой сероватый дом. Табличка извещала, что внутри дома находится много чего разного, в их числе скромный банк и невнятные профсоюзы.
— У профсоюзных крыс сегодня собрание, — сосредоточенно сказал Миша. — Что-то типа регионального Съезда, я слышал по новостям. Пойдём к ним.
— Я понимаю, что дело нужное, — ответил Гутэнтак. — Но стоит ли мориться с этими червяками? И какое нам дело до профсоюзов?
— Наша цель — преобразить мир, — повторил Миша школьное правило. — А значит, нам есть дело до всего, что в этом мире творится. В том числе и до откровенно крысиных сборов. Пошли, поработаем.
Он был уже на ступеньках серого здания.
— Я ничего не понял, — зевнул Гутэнтак. — Но если хочется к профсоюзам, пошли к профсоюзам.
Он резво вскочил на крыльцо, а неожиданно деловитый Миша уже тянул на себя не лёгкую дверь.
Наискось от входа стоял древний столик, за ним мигала местная бабушка. Миша спросил, где проходит Съезд. Оказывается, второй этаж и налево, а дальше будет зал, двести кресел и делегаты. Поторопитесь, сказала бабушка, ваш слёт заканчивается. Нас вполне устраивает, умиротворённо ответил Миша.
Они скинули одежду в гардероб, чуть замешкались. Сначала подошёл Миша, и его помоечный полуплащ вообще не хотели брать, но затем Гутэнтак протянул кожаную «куртку героя», и на них посмотрели странно. Гардеробная женщина несла куртку так, будто не хотела до неё дотрагиваться. После этого она отнеслась к истекавшему грязью полуплащу с куда большим пониманием и сочувствием, взяла его без опаски и протянула номерок. Застенчиво улыбнулась, однако страха и растерянности в её улыбке было побольше, чем светлых человеческих чувств, — встречаются такие улыбки, и довольно часто, куда чаще, чем следовало бы, — подумал он, взлетая по широким ступеням.