— А себя? — иронично спросила мастер Вьюзова.
— Не знаю, — пожал плечами Гутэнтак. — Да и какая вам разница?
— Ну ладно, пока, — сказала она, слегка улыбнувшись.
Ольга Вьюзова махнула рукой на прощанье лучшему ученику и пошла к двери. Он резко выбросил руку. Ладонь легла на плечо, останавливая женщину. Она обернулась, инстинктивно подчиняясь нажиму.
Гутэнтак усмехнулся:
— Подожди.
Оля разжала пальцы, ключ оказался в его руке. Женщина чуть натянуто рассмеялась, он вздрогнул, но всё-таки закрыл дверь. Звякнув связкой, бережно опустил в карман.
Он шагнул к ней, Вьюзова отступила. Гутэнтак неловко потянулся к её губам, она увернулась, отстранила его ладонью. Одёрнула помятый им мультипиджак со значком советника. Улыбка, ладонь — двойная защита.
— Не надо, — просто сказала она.
— Я не знаю, Оля, чем это закончится, — сказал Гутэнтак. — Я думаю только о тебе. Я никогда особо не любил жизнь. И первый раз в жизни я кого-то люблю…
— Ну хорошо, — раздражённо, но с опаской сказала советник Вьюзова. — Я рада за тебя, но я уже говорила.
— Оленька, я люблю тебя. Я хочу тебя. Представь себе правду: я думаю только о тебе. Когда я засыпаю ночью, мне кажется, что ты рядом, что ты уснула. Я смотрю и удивляюсь, что тебя нет. Я почти готов искать тебя в своей комнате. Сумасшествие, да? Я не могу без тебя. Я пробовал — у меня не получилось. Я родился, чтобы действовать, но если ты не моя, то всё пошло на хрен. Я не могу встать и пойти что-то делать, я могу только думать о тебе и смотреть на тебя, но я не хочу так жить — ты понимаешь?
Вьюзова смотрела почти с сочувствием.
— Отпусти меня, — мягко попросила она. — Мне нужно домой.
— Тебе не нужно домой, — вздохнул Гутэнтак. — Скажи ещё раз, что мы никогда не будем вместе.
— Тебе не надо меня любить, — сказала Оля. — Тебе не надо меня хотеть. Есть много других увлекательных занятий, поверь мне. В твои восемнадцать — ты понимаешь?
Он держал руки в карманах зелёного пиджака, чуть покачивался, смотрел ей в лицо.
— Я понимаю, Оленька, — сказал он. — Я всё понимаю, и не хуже тебя.
— Я пошла, — Вьюзова улыбнулась и протянула свою маленькую ладошку.
В ожидании ключа. Прошла тихая секунда.
— Ну ладно, Оля, — сказал он, отступая на шаг. — Я в сотый раз могу сказать, что люблю тебя. А, ладно…
Он достал из внутреннего кармана школьный мини-браунинг, полученный год назад. Одним движением снял с предохранителя и передёрнул затвор, всё как учили.
Выстрелил в угол. Стеклянная вазочка разлетелась вдрызг.
А затем поднял браунинг и выстрелил ей в голову.
Вьюзова упала на светло-серый линолеум. Слишком быстро упала. Он опустил пистолет, внимательно посмотрел. Дверца шкафа была пробита. Слишком быстро упавшая мастер Вьюзова в неудобной позе лежала на полу. Без царапин и синяков. Смотрела на него непонимающими глазами, однако без страха. Только удивление.
Она медленно поднялась, он не стал ей помогать или стрелять снова. Смотрел ей в глаза, как и минуту назад. Вьюзова присела на краешек стола. Она рассмеялась, а затем рассмеялся он, а затем она серьёзно спросила:
— Неужели всё так серьёзно?
— Конечно, — ответил он.
Они молчали секунд пять, за окном по-прежнему гомонили.
— Иди ко мне, — нежно-требовательно сказала она, он подчинился. — Здесь и сейчас.
Она целовала его, а затем сняла пиджак со значком советника, а затем сняла остальное. А затем стемнело и пошёл дождь. Никто не ломился в давно закрытую дверь, и ключ дремал в его зелёном кармане.
А затем он стоял за разваленными ларьками.
— Не плачь, глупая, — говорил Михаил Шаунов зарёванной девушке. — Ну не надо, лучше улыбнись. Когда улыбаешься, ты очень красивая. А когда плачешь, то так себе.
Он пытался её погладить, застёгивал на ней зелёную курташку.
Гутэнтак стоял в стороне. С Ольгой Вьюзовой он занимался любовью раз пять, но ко Дню Империи оба поняли, что в восемнадцать лет — немало иных занятий. Она убедила его. Теперь они добрые друзья, вместе ходят на теофил и сплетничают про деяния консулов. Как ни странно, он смотрит на неё почти без желания, хотя и верит, что нет на свете никого совершенней. Ольга Вьюзова — мастер, полгода вела у третьей группы «любовь». Над левым соском у неё царапина: однажды Оля надевала золотистый значок прямо на майку.
— Извини меня, — ласково говорил Миша. — У нас, оформителей, такая мораль. Давай я дам тебе денег, а? Ты не обидишься? Сто долларов, для тебя ведь это серьёзно. Как тебя зовут, наконец?
— Света, — сказал она.
— Какое изумительное имя! — воскликнул он. — Скажи, что не сердишься на меня. Ну правда, Свет. Мне больно, что я сделал тебе больно. Я ведь добрый и хороший, честное слово. Способный к дружбе и настоящей любви.
Она улыбнулась сквозь зарёванность:
— Я сержусь.
— Значит, не сердишься! — радостно заключил Миша. — Улыбка — знак прощения.
Он старательно счищал грязь с её курташки, трепал волосы и даже норовил подтянуть колготки. Носовым платком промокал распахнутые глаза, возил фиолетовой рысью по лицу и шептал ей причудливую любомуть.
Гутэнтак улыбался другу: того, как он понял, снова потянуло на добродел. С Мишей бывало, оформитель он не стойкий, временами заносит на искупить.
— Пошли отсюда, — предложил он. — А то менты придут, оштрафуют за убийство. Ты защищался, но им-то чего докажешь?
— Какие оштрафуют? — презрительно сказал Миша. — Менты-кранты, что ли? Меня оштрафует только национальная гвардия.
— Но всё равно, Миш, труп-то лежит. Понятно, что убил при защите. Но те же менты настучат магистру, а это колун в карточку-5.
— Мы ведь возьмём с собой Свету? — спросил он, зная ответ.
— Свету?! — обрадованно закричал Гутэнтак. — Я сочту за честь. Ведь это красивейшее на свете создание, милейшее и к тому же умнейшее. Скажи мне, Света, а какое заведение имеет счастье тебя обучать?
— Я учусь в миру, — застенчиво сказала она.
— Ладно, Света, — по-доброму сказал Михаил Шаунов. — Во-первых, мы это знаем, а во-вторых, это простительно.
— И вам не зазорно со мной?
Вот окучили-то простоквашных, мелькнула мысль.
— Брось, Света, нам радостно и приятно.
— Вы издеваетесь? — спросило умнейшее на земле создание.
Миша с нежностью поцеловал её в нос. Прошептал на ушко, чуть касаясь его кончиком языка:
— Нет, моя хорошая.
И с этими словами они пошли по большому городу.
Из кармана Мишиного полуплаща выпало расписание, осталось лежать, мокнуть под будущими дождями и разлагаться.
9.35. Пассионарная этика.
11.10. Эстетический канон.
12.45. Принципы магии.
14.20. Правоведение.
СРЕДА
8.00. Осн
До обеда они бродили со Светой, заходили в парк, поднимались на вертухе. Притомились, сели на голубую лавку, кормили голубей и смеялись от души над прохожими. Доехали до Скатёрной. Закусывали булочками с изюмом в кофе «Нагваль», запивая горячим кофе. Забрели на выставку работ художника Гагальюна.
— Ну полная чушь, — признавалась Света, видя перед собой размытые цветовые пятна.
— Это не чушь, Света, — наставительно завирал Гутэнтак. — Это стиль гиперпофигизма. Чтобы в нём работать или хотя бы понимать, надо иметь большую художественную душу. Принцип прост: чем хуже, тем лучше. Но закавыка в том, что принцип «как хуже» надо проводить мастерски, а это, согласись, куда сложнее, чем рисование традиционно хороших картин.
— Никогда бы не подумала, — смешно вздыхала неучёная Света.
— Учись, девушка, пока он жив, — добродушно подсмеивался Миша. — Он у нас большой художник. Вот будет мёртв, ничему уже не научимся.
— А вы правда такие умные, как по телевизору?
— Ну какие же мы умные?
Они захлопнули дверь художественного салона, угодили под мелкий дождь.
— У нас так, — сказал Миша, — по чётным числам мы гении, а по нечётным маньяки.
— Сегодня как раз двадцать пятое…
— А что, не чувствуется?
— Чувствуется, — смущённо сказала Света.
— У меня по-другому, — пояснил Гутэнтак. — Я-то как раз гений по нечётным. Замечаешь?
На перекрёстке Скатёрной и Наполеона Миша подошёл к старушке в синем пальто и купил у неё зонт для Светы. Бабушка мокла и улыбалась тройной цене. Ох уж эти козлы, думала она про себя, почувствовав стиль воспитанника.
Он предложил зайти в казино, но «Эльдорадо» ещё закрыто. Света предложила ходить вдоль берега.
— Господи, как я убалдеваю с природы! — воскликнул Гутэнтак, когда они двинулись.
На берегу тремя ярусами росли деревья, желтилась трава и шёл дождь. Они спустились на нижний, к самой воде. Дождь падал вовсю, капельки тарабанили о камень, поднимая мягкие круги на воде.