— Будь здрав, князь, — поприветствовал гостя Даниил, широко раскрыв объятия.
— Будь здрав и ты, — ответил вполне искренне Михаил.
Они обнялись.
Даниил понял, что венгр ничем не помог. А больше помощи ждать неоткуда. Конрад и сам слаб, как древний старец. А тевтоны зело хитры, себе на уме. Впрочем, их силенка для татар — что укус слепня для лошади. Боевой герцог Силезский?.. Нет! Без венгров да чехов и пытаться нечего. Главное, сберечь народ.
* * *
Ханская куря была разбита против урусского града Киева. В центре — на высоком, похожем на гигантский стол холме — поставил свой шатер ан-Насир. Сквозь раскрытый полог хорошо видны золоченые купола церквей. Особенно красивы они на восходе солнца, когда оно играет своими лучами на их сводах. Сегодня к солнечным всполохам добавились кроваво-красные языки пожарищ, отчего хану кажется, что боги начали сердиться. А Джихангир не любит, когда боги сердятся. Поэтому он просит шаманов, чтобы те задобрили их.
Раздражен и повелитель. Пошла уже десятая неделя, а город все не желал покориться. Поэтому, по его повелению, сегодня соберется курултай. Придут тайджи, юртджи, верные ему темники. И, конечно, Субудай-багатур. Хан впервые недоволен своим военачальником: столько воинов положил, а проклятые урусы и не думают сдаваться.
Хан лично ездил вчера к стенам города. От стрел не прятался, поэтому пришлось даже сменить коня, в которого угодило несколько стрел. Острый глаз Батыя заметил на стене сына того самого несгибаемого воеводы-козельчанина. Тысяцкий Байдера подтвердил, что хан не ошибся. И повелел Батый взять неуловимого уруса живым.
…Субудай явился на курултай последним. На лице его ничего невозможно прочитать — маска, да и только. Уселся, по привычке, в сторонке. Батый подал знак, и вмиг смолкла музыка, исчезли танцовщицы. За спиной хана заняли свои места нукеры.
По очереди поднимаются Хайдар, Гуюк, Шейбани, Менгу. Все говорят о своих победах, о том, сколько каждый положил урусов. Терпелив хан. Если верить ораторам, защитников в городе уж и не осталось вовсе. Однако хану хорошо виден пылающий город, на стенах которого урусы по-прежнему рубят татарских воинов. Где же победа? Молчит Менгу. Он один не умеет врать, за что и уважает его хан. В упор смотрит Батый на Менгу. Не отводит тот взгляда. Лишь все ниже склоняет голову. Наступила зловещая тишина. Запросто сейчас может взбеситься хан! А для устрашения еще и приказать нукерам сломать при всех спину кому-нибудь из присутствующих.
Поднялся Субудай. Все с облегчением и надеждой смотрят на старика.
— Яшасын Мунке-Сал! Великий и мудрый Джихангир учил нас: «Не жалейте времени, жалейте простого воина». С нами пришли сюда десять туркменских туменов. Осталось их меньше половины. Но иссякает сила урусов. Мы сберегли своих воинов, ибо один монгол стоит десяти туркменов.
Батый съехидничал:
— А один урус — трех монголов?
— Не смейся, хан. Урусы — доблестные воины. Тем сильнее я горд, что монголы побеждают их!
— Когда же, наконец, ты взломаешь стены? — глаза хана налились кровью.
Этот признак очень хорошо знаком Субудаю. Но он знает, как успокоить владыку.
— Сегодня я добавил еще два порока. Я отвожу туркмен. Настала очередь монголов. Пусть их поведет… — старик замолчал, испытующе глядя на хана.
Тот заерзал: «Кого назвать? Хитрый старик хочет сложить с себя ответственность. Не выйдет».
— А кого бы назначил ты, багатур?
Дряблые щеки полководца затряслись то ли от смеха, то ли от начавшего душить его кашля:
— Путь для славы открыт. Пусть войско поведет доброславный Менгу.
Хан посмотрел на своего любимца. Тот оторвал голову от колен, широкое лицо осветилось улыбкой. Кое-кто из тайджи остался недоволен. Например, Гуюк. Это он первым прибыл к стенам города и любовался его красотой! Это его послов убил Михаил, и именно он должен сломать позвоночник вероломному князю! Но… Дерзко смотрят ханские нукеры. Достаточно одного жеста повелителя, и они исполнят любой его приказ.
Хан величественно кивнул головой и вскинул руку:
— Я хочу, Менгу, чтобы ты привел ко мне дерзкого сына козельского воеводы живым! Я видел его на стенах града.
Менгу понял требование хана. Не знал пока только, как его исполнить. Мозг лихорадочно заработал. Известно, что урус — отличный воин. Простому монголу его не одолеть. Но нет, к сожалению, в монгольском войске такого богатыря, как ханский Толдон. И тогда Менгу воскликнул:
— Велика доброта твоя, ан-Насир! Я положу к твоим ногам этот непокорный град! Но хочу разделить эту славу с тобой. Пусть твой богатырь Толдон идет со мной и упрячет этого уруса в грязный мешок!
Батый задумался, но лишь на мгновение: «Если случится беда, жаль будет, конечно, Толдона. Сколько уже таких, как он, полегло под стенами того злого города! Но уж слишком велик соблазн взглянуть в глаза уцелевшему воеводскому сыну. И тем самым… окончательно избавиться от призрака его отца». И веки хана опустились в знак согласия.
На том курултай был закончен, и Батый устроил для присутствующих дастархан.
Глава 40
Эта ночь для киевлян прошла относительно спокойно. Похоже, вражина выдохся, напор атак спал.
Впервые за долгие дни осады Аскольду удалось выспаться. Когда он вернулся на стену, его удивила непривычная тишина, нарушаемая только ритмичными ударами пороков. Дружинники, воспользовавшись выпавшей передышкой, либо спали, завернувшись с головой в шубейки, либо грызли оставшиеся от ужина мослы, либо, собравшись в кружок, слушали какого-нибудь бойкого на язык рассказчика. Аскольд, поглядывая то и дело в сторону противника, невольно прислушался к одному из них, но вдруг над ухом прозвенела стрела. Не задев его, она воткнулась в лежащее поблизости бревно.
Аскольд вздрогнул: стрела подтвердила его догадку, что враг что-то затевает. Он перешел в боковую башню, откуда окрестности просматривались лучше. Сквозь стволы деревьев разглядел вскоре, что в стане врага царит подозрительное оживление: одни бойцы уходили, а на смену им приходили другие, с более знакомым обликом. Да это же монголы! Похоже, вражина готовится к решительному штурму. Вот, значит, почему они добавили пороки, усилили их охрану и усердно долбили стены. Монголов Аскольд знал. Особенно их ударную силу.
— Понятно, — пробормотал он, — близится время главного штурма.
По дороге к Димитрию, желая предупредить воеводу, Аскольд начал обдумывать одну идейку. Отдающую, правда, ребячеством, но другого выхода, увы, не было. Ни Михаил, ни Даниил вестей о себе не подавали, и, значит, помощи ждать бессмысленно. Своих же сил осталось лишь на несколько дней.