да еще займет импровизированною лежанку неподалеку от его кровати.
Ти-Цэ смутно припомнил, что несколько раз приходил в сознание и чувствовал, как некто, перекинув его руку через плечо, заставлял его волочить ноги. Неужели сам Наставник его сюда?..
В хижину вошли. Тяжелые шаги помедлили на пороге, а затем приблизились к нему. В поле зрения Ти-Цэ появился Наставник, который держал ворох каких-то листьев из джунглей в обеих руках. Ти-Цэ с трудом поймал его в фокус.
– Уже пришел в себя? Хорошо.
– Сколько я был без сознания? – спросил Ти-Цэ шепотом.
– Что? – Наставник вытащил из-под своей кровати глиняную чашу размером с добрый таз, вывалил в нее листья и снова скрылся из виду. Ти-Цэ услышал, как он бухнул чашу на стол. Застучала ступка. – Да ты минут десять назад отключился. Я только и успел, что дотащить тебя до сюда и сходить за травами. Ученикам только что был объявлен отбой.
Ти-Цэ издал обреченный стон. Впереди еще целая ночь. Бесконечная, полная боли ночь.
– Почему я здесь?
– В таком состоянии завтра ты даже встать бы не смог, а от твоих криков не выспались бы и все остальные. – Он отложил ступку и залил растения какой-то жидкостью. Масса зашипела, как мясной сок на огне. Ти-Цэ этот звук не понравился. – Сорок шесть ударов кнутом, – сказал учитель с чувством. – Подумать только! На моей памяти никто столько за день не получал. Хотя…
– Значит, я хоть в чем-то первый? – невесело улыбнулся Ти-Цэ. И тут же зарычал от боли и заскреб когтями землю под лежанкой: на его вывернутую наизнанку спину Наставник как будто выливал горячий металл.
– Терпи, – приказал он и прихлопнул компресс на его спине, чтобы лег плотнее. – Немного разбавил кислоту, но прижечь должно основательно.
Наконец он закончил и убрал опустевшую чашу в сторону, а сам наказал ученику лежать неподвижно. Ти-Цэ колотил озноб: спина горела, зато остальное тело сковывал холод.
– Безумие, спорить на такое количество ударов. – Наставник уселся прямо на пол и облокотился о стену, на которую смотрел Ти-Цэ до этого. Теперь их лица оказались примерно на одном уровне. Учитель подтянул к себе одно колено, положил на него локоть и покачал головой: – Это настоящее безумие.
Ти-Цэ возразить было нечего.
Они немного помолчали.
– Как ты чувствуешь себя сейчас? – спросил Наставник.
Ти-Цэ едва не задал встречный вопрос – уж больно уставшим выглядел Наставник, но разумеется, не это он хотел от него услышать. И уж конечно не то, что он мучается от невыносимой боли: не заметить это было трудно. Ему хотелось услышать что-то другое.
– Разбитым, – тихо ответил Ти-Цэ, не подобрав лучшего слова.
Наставник кивнул.
– Отлично. Теперь с тобой можно говорить. Ты был слишком перевозбужден, чтобы сделать это раньше. Мне нужно было истощить тебя физически, – пояснил он, – и сделать это быстрее, чем тогда, когда ты был юношей. Ты ведь помнишь не только месяц тяжелых тренировок со мной, но и предшествующие этому результаты медосмотра? Свою неустойчивую нервную систему? Я уже говорил тебе, что крайняя степень возбуждения и импульсивность – не врожденное качество, а приобретенное. Я думал, что ты изменился, и даже видел улучшения. Но эмоции по-прежнему выбивают почву из-под твоих ног.
Ти-Цэ вспомнил ослепляющую вспышку азарта, то, как он пружиной спрыгнул с дерева раньше времени. Как желал убить каждого, кто смеялся над ним. Как мечтал растерзать учителя…
Он не знал, куда деть глаза.
– Ты плохо стараешься, – резко сказал Наставник. – Этого ты должен стыдиться, а не своих мыслей. Они принадлежали в тот момент не тебе, а тому мясу, которое ты оставил без контроля. Нельзя допускать, чтобы чувства управляли поступками. Как думаешь, – спросил он вдруг, – почему я тебя наказал?
– Вы же сами сказали: чтобы вытрясти из меня все дерьмо. Ну и, конечно, потому что я не смог выполнить задание без ошибок, – пробубнил Ти-Цэ.
Но Наставник покачал головой.
– Думай. Уж это у тебя время от времени получается.
Ти-Цэ погрузился в раздумья. Какие еще причины тут могли быть, издевается он что ли? Он проспорил, да еще и занял в итоге последнее место.
Но перед этим Наставник упомянул неконтролируемый поток его эмоций…
Глаза Ти-Цэ полезли на лоб:
– Вы сделали это, чтобы я не чувствовал себя униженным вашим помилованием?
Наставник удовлетворенно кивнул еще раз и дважды хлопнул в ладоши:
– Лучшей формулировки я бы и не подобрал. Да. – Он вздохнул и протер глаза указательным и большим пальцами. – Когда ты упал мне под ноги, мне было интересно, что именно ты скажешь? Как оценишь свою «победу»? Ты стал оправдываться, хотя я не успел еще высказать свой вердикт. Ты сам в глубине души был недоволен своим просчетом. Если бы я засчитал попытку, ты бы не почувствовал триумфа, которого так ждал. В конце концов неудовлетворение, унижение «пощаженного» поглотили бы тебя. Это ты перенес бы куда хуже, нежели физические увечья. Поэтому я решил исполнить наказание в полной мере. Чтобы совесть не сводила тебя с ума.
Ти-Цэ не верил своим ушам, даже дрожь перестала сотрясать его тело. И вдруг внезапная волна бессильного гнева охватила его. За что, почему ему досталось все это? Женщины в Плодородной долине, насколько помнил Ти-Цэ, по сравнению с ним и вовсе были ходячими эмоциональными бомбами – и ничего! Никто их никакому контролю не учил.
Наставник поднял ладонь и заставил его умолкнуть на середине тирады.
– Не спрашивай, почему, зачем и за что. Не хочу этого слышать. Ты в ответе только за себя, на других оглядываться нет смысла, и уж тем более нет чести в том, чтобы обвинять кого-то в более легкой жизни. Особенно, когда ничего в этом не понимаешь. Наши женщины выполняют куда более серьезные задачи, чем тебе представляется. Они опекают детей и целое древо, на них лежит невероятная ответственность за множество жизней, в том числе и за предков, которые едины с древом в превосходной степени. Их не учат контролировать эмоции специально. Ты знал об этом?
Ти-Цэ растерялся. И заметно присмирел.
– Ты говоришь о воспитании в себе самоконтроля как о мучительном испытании. А на деле – это величайшая благость, какой удостоены мужчины, и какой мы жестоко обделяем женщин. Мужчины – кочевники, существа служащие, перебирающиеся с места на место и лишь ненадолго возвращающиеся домой. Жизнь женщины же состоит из охраны древа и потомства, каждый год, час и минуту. Их нельзя учить самоконтролю и медитации, потому что эти практики затуманивают животные инстинкты. Они четче чувствуют угрозу, быстрее реагируют и никогда не взвешивают, нападать на чужака или нет: они сразу бросаются в бой. Самки обречены на импульсивную жизнь, если угодно. Так нужно, чтобы обеспечить древу безопасность. Только представь, какого это, жить в постоянной тревоге и порой совершенно собой не владеть. Но только