Большую часть времени мы с Тисаной проводили, практикуя ее бой. Следы воспоминаний Решайе от предыдущих хозяев дали ей некоторые фрагменты врожденных знаний, которые мы вместе складывали в нечто более цельное. А ночью, когда все ложились спать, мы пробирались на палубу и сидели под небом. Там было чище. Свободнее.
Но на третью ночь в море она так вымоталась, что вырубилась, едва коснувшись подушки. Поэтому я поднялся туда один, повторяя движения снова и снова, пока мои мышцы не вернули себе воспоминания.
Я был не в форме.
Последние несколько дней тренировок, как ни стыдно, довели меня до того, что мышцы рук и спины стонали в знак протеста при каждом движении, не привыкшие к тому, что им приходится работать, чтобы управлять оружием. Лучше сейчас, подумал я, чем через неделю.
— Сегодня нет ученика?
Я выругался себе под нос и обернулся. Нура стояла там с самодовольным видом.
— Вознесенный, Нура, не делай этого.
— Будь внимательнее.
Я почти насмехался. Этот совет был почти поэтическим, исходящим от нее. Если бы я так поступил, возможно, никто из нас не был бы здесь.
— У тебя нет практики, — заметила она, и я вздрогнул.
— Я не думал, что мне придется делать это снова, так что да, немного.
Лицо Нуры было белой, безмолвной маской. Каждый раз, когда я смотрел на нее, мне приходилось бороться с яростью в своей груди, пока она не стала слабым пульсом под моей кровью — ярость на Тисану, да, но также и почти десятилетие копившееся предательство. Странная, сюрреалистическая вещь, с которой приходится сталкиваться каждый день.
— Нужен спарринг-партнер? — она потянулась под куртку, чтобы достать два кинжала, и слегка улыбнулась мне. — Думаю, в прошлый раз мы оставили ничью. Но это было так давно.
Я знал, что должен сказать «нет».
Я был слишком чертовски зол на нее, чтобы «дружеский» поединок был чем-то хорошим.
Но я не колебался, сказав:
— Хорошо.
Никакой магии, мы договорились. Пять шагов друг от друга. Поворот. Позиция. И…
Я и забыл, как быстро она двигалась. Как будто она стала тенью.
Я должен был немедленно блокировать ее. И снова, вращаясь на пятке, чтобы соответствовать жидкой скорости, с которой она огибала меня. Она отскочила от удара, как будто мой посох просто пронзил облако клубящегося дыма.
Блок — снова.
Она остановилась лишь настолько, чтобы одарить меня ухмылкой.
— Постарайся, Макс.
Я следил за ее бесшумными шагами, отмечал ее скорость, длину каждого шага. Отметил, куда она приземлится через две, три, четыре секунды.
И устремился вперед одним расчетливым ударом.
Вот как надо было действовать с Нурой — расчетливо. Нельзя было ждать, пока она сама придет к тебе, или рассчитывать победить ее разрозненной силой. Ты должен был атаковать, решительно. Одно идеально выверенное движение за другим.
Я следил за ее ногами, руками и клинками одновременно, поворачивал, изгибал, наклонял изогнутое лезвие своего посоха в нужную сторону.
Я тоже мог быть быстрым.
Один удар, со всей силы, так же, как гадюка делает выпад всем телом.
Один удар, и один удар.
Она выпустила рваный вздох, грация нарушилась, ноги заскользили по полу. Потеряв равновесие, она повернулась. Как я и знал. Так же, как я знал, что она ударит низко, потом высоко, потом повернет…
Я был готов.
Замах, полушаг, контрудар на каждое движение. Мы скользили по палубе, отвечая на уколы и уклонения друг друга мгновенными ответами, каждый из которых становился короче, резче, злее.
Я смотрел на ее лицо в промежутках между смазанными движениями нашего оружия и видел забрызганного кровью солдата, который семь лет назад поднял руку к моему виску. Я видел печальный, покровительственный взгляд, которым она одарила меня, когда рассказала о кровавом договоре Тисаны.
Мой гнев пылал так жарко, что превратился в лед. Я еще глубже погрузился в свои удары, словно надевая старую, удобную куртку.
Серебряные глаза Нуры сверкнули, когда она едва уклонилась от одного из моих ударов.
— Вот вы где, капитан Фарлионе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вот он я, блядь.
Я крутанулся на пятке. Намеренно потащил левый бок, только едва-едва. Позволил своей левой лодыжке вывернуться.
И когда она увидела это, когда она сделала выпад — потому что я знал, что она сделает это — я был готов.
Одним последним рывком я прервал ее движение длиной своего посоха, выбил один из ее кинжалов из руки, толкнул ее на землю…
Только для того, чтобы она перекатилась, а затем бросилась вперед. Так быстро, что я едва мог ее видеть. Так быстро, что она оказалась позади меня, когда я увидел, как ее предплечье обвилось вокруг моей шеи. Она задела рану на моем плече, и на одну критическую долю секунды волна боли, настолько сильная, что ослепила меня, охватила мои мышцы. Я боролся с ней.
Кинжала не было. Я все еще могу…
И тут она вскинула руку, из рукава выскользнуло еще одно лезвие. Оно пристало к моему горлу, прежде чем я успел ее обезоружить.
— Я думаю, это твой выход, — сказала она мне на ухо.
— А, понятно. — я попытался выдать свое задыхающееся дыхание за прерывистый вздох, но это удалось лишь частично. — Магия была под запретом, но спрятанные клинки — честная игра. Так мало изменилось, Нура.
— Это всегда было нашей проблемой, Макс. — она отпустила меня и отступила назад. — Ты всегда считал меня более благородной, чем я есть.
Я выругался сквозь зубы, сопротивляясь желанию сжать плечо, которое все еще болезненно пульсировало.
— Это щедрая формулировка.
Ее взгляд упал на мою рану — прикрытую, но, несмотря на мои усилия, она должна была быть видна.
— Тебе стоит попросить Саммерина взглянуть на это.
— Я позабочусь об этом.
— Отбрось свою гордость. Ты нужен нам целым и невредимым.
Я поднял свой посох, указывая на нее одним концом.
— Нам? Давай проясним, я здесь не ради тебя.
— Так защищаешься. Так защищаюсь. — твип — когда ее нож убрался обратно в рукав. — Я знаю, что заслужила твое недоверие, но сейчас мы на одной стороне.
— Так говорит женщина, засовывающая кинжалы в рукава.
Это была Нура. Все эти скрытые острые грани, готовые вонзиться между ребер.
— Оскорбляй меня сколько хочешь, — сказала она, слишком непринужденно. — Я все равно рада, что ты все-таки вернулся. Мне нравится, когда Зерит вынужден признать мою правоту.
В том, как она это сказала, было что-то такое, от чего у меня побелели костяшки пальцев на посохе от ярости. Я так сильно сдерживал подскочившие к горлу слова, что у меня задрожала челюсть.
Мы стояли молча. Потом Нура слегка вздохнула.
— Ну что ж. Спасибо за тренировку. Спокойной ночи, Макс.
Но когда она отвернулась, я рявкнул:
— Нура.
Она повернулась и посмотрела через плечо, приподняв бровь.
— Почему? — я сплюнул. — Ты там была. Почему?
Это было практически нагромождение слов, ни одно из которых не было особенно конкретным или значимым. Но я увидел, как изменилось выражение ее лица, и понял, что она прекрасно понимает, о чем я спрашиваю.
Она была рядом со мной на протяжении всего этого. Было время, когда я доверял ей больше, чем кому-либо, больше, чем самому себе. И как бы я ни ненавидел ее, как бы ни отчитывал за то, что произошло в Сарлазае, я знал, что она любила мою семью почти так же сильно, как и я.
Она была безжалостной, сосредоточенной до черствости и жестокости. Но она не была глупой. Возможно, даже не эгоисткой, не совсем. Она не была Зеритом, движимым эгоизмом до безрассудства.
Так… почему?
Слабая улыбка.
— Что? — сказала она. — Ты все еще думаешь обо мне лучше?
— Я хочу знать, где ты прячешь клинок.
— Если я скажу тебе это, какой смысл его прятать?
Я посмотрел на нее тяжелым взглядом. Тот самый, которым я смотрел на нее все эти годы назад, когда мне нужно было пробить весь этот лед.
И, как и тогда, выражение ее лица дрогнуло.