Было очевидно, что Гильему становится все труднее и труднее говорить. Голос его стал тягучим, когда он добавил задумчиво:
– Я хочу предложить тебе сделку. Пенсон – твой любовник, я это знаю, да и он не стал отрицать. Он – следственный судья и держит судьбы этих несчастных женщин в своих грязных лапах. Одна его подпись под документом – и Анжелина предстанет перед судом присяжных или же дело кончится выговором и крупным штрафом. Он может также пересмотреть и свое решение относительно этой Розетты. Если он тебя любит, он уступит твоим мольбам. Думаю, уже уступил, арестовывая твою соперницу…
– Ты бредишь, Гильем, – возразила Леонора, впрочем, без уверенности в голосе.
– О нет, я в здравом уме! Не утруждай себя, я по выражению твоего лица и по глазам вижу, что все это ты устроила. Леонора, понимаешь ли ты, что, причиняя вред Анжелине, ты вредишь ее семье – отцу, мужу, старой Жерсанде де Беснак, моему сыну Анри? Ты посеяла хаос, чтобы сделать больно мне и той, кого считаешь своим врагом. Но разве я не достаточно наказан? Представляешь ли ты, что это такое – жить в кресле на колесах и быть не в состоянии обойтись ни минуты без сиделки? Франсин меня купает, помогает справлять естественные потребности. Когда-то я был таким гордым, таким заносчивым, понимаешь, каково мне все это терпеть?
– В понедельник ты меня ударил, – проговорила смущенная Леонора. – И тогда я вспомнила, как ты бил меня раньше, твои презрительные замечания, твои придирки! Я так страдала, Гильем, с тех самых пор, как мы переехали во Францию! Если бы только ты любил меня так, как Анжелину, ничего бы этого не было! Скажи, история со служанкой – это правда?
– Если бы ты услышала рассказ де Беснака, ты бы не сомневалась. И у Анжелины, и у ее мужа есть сердце. В сравнении с ними я – человек злой. Я привык презирать прислугу, и вот сегодня вечером, буквально за час, размышляя об участи тех, кого судьба обделила изначально, и о неумолимой мощи правосудия, я осознал свои ошибки, даже по отношению к тебе, ведь я женился на тебе с верой в то, что сделаю тебя счастливой. Ты права: наш переезд во Францию обернулся катастрофой. Нужно было остаться там, на островах. И это возвращает нас к сделке, которую я предлагаю. Уговори Пенсона пощадить Анжелину и ее служанку. Потом мы разведемся, и ты будешь свободна. Если вы с судьей друг друга любите, ты сможешь начать новую жизнь.
Никогда еще Гильем не говорил с ней так искренне и так мягко, несмотря на то что в его голосе явственно слышалась безысходность. Леонора смотрела на мужа с удивлением, испытывая острую тоску по прошлому. Когда-то она боготворила своего красивого зеленоглазого супруга с телом атлета… Он представлялся ей добрым и пылким – таким, каким и должен быть суженый, которого ей нагадала няня-малагасийка. Ей вдруг захотелось заплакать, закричать от горя и безмерного разочарования и даже броситься к ногам Гильема и обнять его.
– Что я должна сделать? – спросила она печально.
– Макэр отвезет тебя в город, причем немедленно. Ты поговоришь с Пенсоном сегодня, а не завтра и не «как-нибудь потом». Анжелина ждет ребенка. Если начнется открытый процесс, это может затянуться на месяцы. И тогда ей придется рожать в тюрьме, и это после того, как она произвела на свет Анри в пещере в долине Масса! По своей трусости и из эгоизма я посеял вокруг много горя. Леонора, помоги мне искупить мои грехи! Это и для тебя будет искуплением. Чем Анжелина может тебе теперь навредить?
– Я ненавидела ее, Гильем! Знаешь ли ты, как жжет ненависть, как она разъедает душу? Я готова была убить ее своими руками, обезобразить до неузнаваемости. Анжелина – самая красивая, самая умная, самая добрая, самая самоотверженная! Твоя настоящая любовь… Никогда не забуду, как она отчитала меня за то, что я не хотела заботиться об Эжене. Когда она ушла, я взяла нашего малыша на руки. И какой же он был худой, гадкий! Я стала его ласкать, петь ему колыбельную. И я плакала, долго плакала. Мне было стыдно, я чувствовала себя одинокой и несчастной.
Гильем сочувственно покивал, потом посмотрел на бронзовые часы на камине.
– Тебе стоит подняться к себе и одеться, Леонора. Умоляю, поспеши! Можешь остаться у судьи на ночь, если хочешь, или прикажи Макэру ждать тебя сколько понадобится.
– Альфред часто ужинает в городе, я могу его не застать, – сказала она.
– Тогда разыщи его. Ты должна с ним увидеться. Мое предложение в силе, но не надолго.
– И что же ты сделаешь, если я не добьюсь желаемого?
– Я убью тебя, моя дорогая супруга, а потом и себя тоже. Если поразмыслить, наши сыновья окажутся в выигрыше, в хороших руках – их будут воспитывать Клеманс и мой брат.
Устрашенная его словами, Леонора поспешно вышла.
В доме Огюстена Лубе, в Сен-Лизье, в тот же вечер
– Foc del cel! – вскричал сапожник. Он слушал рассказ Луиджи, бледнея с каждой секундой. – Я не перебивал вас, зять, как вы попросили, но моему терпению пришел конец! Моя дочка Анжелина – в тюрьме! Diou mе́ damnе́! Уж на этот раз я от нее точно отрекусь! Она меня опозорила! Согрешить по молодости – такое я еще могу понять, но только не это! Только не это!
– Огюстен, успокойся! – взмолилась Жермена.
– Мне – успокоиться? Ты все слышала не хуже меня! Боже всемогущий, да моя Адриена переворачивается в своей могиле! Она бы никогда не сделала такой гнусности! Никогда!
Жермена потупилась и боязливо перекрестилась. Наследовать первой жене Огюстена оказалось ой как нелегко. Едва ее муж произносил «Адриена», как у нее внутри все сжималось. Он никогда не будет любить ее так же сильно…
– Огюстен, прошу вас, не судите Анжелину строго, – попросил Луиджи. – Согласитесь, обстоятельства не оставили ей выбора.
– Это правда, – подтвердила Жермена, заливаясь румянцем смущения. – Это какую надо иметь выдержку, чтобы оставить дитя, зачатое в страшном грехе…
– И что с того? Приюты открывают не для щенят! – вскипел старый сапожник. – Это преступление – убивать живое дитя, пусть еще и не рожденное!
Нервы у бывшего странника сдали, и он стукнул кулаком по столу. Он побелел от гнева.
– Знаете ли вы, Огюстен, что такое расти в приюте? – вскричал он. – Вы говорите банальности, вы слепы и глухи, нечувствительны к боли детей, у которых нет семьи. Что стало бы с этим ребенком без материнской любви, без отцовской заботы? Я, в отличие от вас, знаю! Его бы ждала долгая дорога одиночества и бесконечные вопросы, как только он подрос бы и научился размышлять! Вопросы без ответов! Кто твои родители? Умерли они или живы? Вспоминают ли они о тебе хоть иногда?
Пришел черед сапожнику громыхнуть кулаком.