что даже самый ближайший часовой все равно его не услышит. – Вот наше главное преимущество. Я знаю Суллу, но и он знает меня. Их сила в маневренности, зато наши позиции хорошо укреплены. И у них нет нашего боевого духа: не мои люди нападают на любимый Рим!
Эта мысль ободрила Мария, и он двинулся дальше вдоль стены, заговаривая с каждым, вспоминая, как кого зовут, спрашивая, как живется, как служится, осведомляясь о семье. Ни в одном легионере он не заметил слабости. Они стояли перед ним как охотничьи псы с жестокими глазами, готовые убивать по его приказу.
Марий прошел весь отрезок стены и спустился на темную улицу. Безыскусная вера солдат укрепила надежду. Он будет с ними до конца, как и они – с ним. Марий неспешно направился к казарме, напевая под нос воинственный мотив, и на душе у него было легко.
Глава 27
Гай Юлий Цезарь улыбнулся, несмотря на снедавшую его тревогу. Он рассчитывал, что церемония будет простой и короткой, и никак не ожидал увидеть столько представителей знати, прибывших в храм Юпитера холодным утром. Многие сенаторы явились вместе с семьями и рабами. Все приветливо улыбались, в воздухе витали мягкие цветочные ароматы и запахи благовоний. У входа в мраморный храм стояли Марий и Метелла, утиравшая незаметно слезы. Теребя рукава брачного одеяния в ожидании прибытия невесты, Гай нервно кивнул обоим. В низком вырезе на его шее поблескивал одинокий аметист на тонкой золотой цепочке.
Ему было бы легче, если бы рядом стоял Марк, по-настоящему родной человек. Все остальные принадлежали тому миру, в который Гай только входил: Марий, Метелла, даже сама Корнелия. Он с болью осознал, что все происходящее казалось бы более реальным, если бы он мог встретиться с взглядом друга, знающего весь путь, пройденный им до этого момента. Но Марк был далеко, в чужих краях, вольный искатель приключений, осуществивший свою мечту. Однажды он вернется, но к тому времени день свадьбы станет просто воспоминанием.
В храме было прохладно, и Гай поежился – руки покрылись гусиной кожей, волоски поднялись. Он стоял спиной к залу, заполненному незнакомыми, чужими ему людьми.
Если бы жив был отец, он мог бы повернуться к нему, пока они ждали Корнелию. Они бы обменялись улыбками или подмигнули друг другу. После похорон отца его мать почти не приходила в себя. На глаза навернулись непрошеные слезы. Тубрук, когда Гай спросил, сможет ли она присутствовать, только покачал головой. Старый гладиатор всегда любил ее.
Гай кашлянул и, отогнав несвоевременные мысли, заставил себя вернуться к настоящему. Детство закончилось. Здесь у него много друзей. Тубрук, с его грубоватой привязанностью, все равно что дядя, и Марий с Метеллой, похоже, приняли его как родного. Недоставало только Марка.
Что касается Цинны, то Гай надеялся на его благоразумие и любезность. С отцом Корнелии он не разговаривал с тех пор, как официально попросил руки его дочери. Встреча не была радушной, хотя ради своей любимицы сенатор проявил сдержанность. Да и с приданым он не поскупился, передав зятю документы на большой городской дом в богатом районе Рима. Получив в придачу рабов и стражу, Гай немного успокоился. Отныне, что бы ни случилось, Корнелия будет в безопасности. Он нахмурился. Помимо прочего, ему нужно привыкать и к полному имени. Гай Юлий. Для уха приятно, хотя для тех, кто знал его с детства, он, наверное, всегда будет просто Гаем. Жаль только, что отец не дожил до этого времени. Или, может быть, он и сейчас наблюдает за ним? Гай надеялся на это и жалел, что не разделит с ним этот счастливый момент.
Юлий обернулся и слегка улыбнулся Кабере, смотревшему на него с кислой физиономией. Редеющие волосы старика торчали во все стороны, словно, разбуженный в несусветную, по его мнению, рань, так он выражал свое неудовольствие. Ради такого случая Кабера нарядился в новую коричневую тунику, украшенную незамысловатой оловянной брошью с изображением лунного лика. Юлий узнал работу Александрии и улыбнулся Кабере, который почесал подмышку. Юлий продолжал улыбаться, и через несколько секунд старческие черты смягчились, хотя в них по-прежнему читалось снедавшее старика беспокойство.
Будущее представлялось ему темным и неясным, как бывало всегда, когда дело касалось судьбы близкого человека. Не в первый уже раз старика раздражало, что он способен предвидеть лишь то, что не имеет прямого отношения к его собственной жизни. Впрочем, тень недобрых предчувствий не мешала ему находить удовольствие в юношеской радости, теплой волной исходившей от Юлия.
В любой свадьбе, даже такой поспешной, как эта, есть нечто чудесное. По крайней мере, все счастливы, а невзгоды позабыты, пусть и ненадолго.
Юлий обернулся, услышав за спиной тяжелые шаги по мраморному полу, и увидел идущего к алтарю Тубрука. Управляющий поместьем выглядел как обычно – сильный, загорелый и здоровый. Юлий крепко, словно почувствовал в ней якорь, сжал его руку.
– Ты выглядел немного потерянным. Как себя чувствуешь?
– Нервничаю. Удивлен, что пришло так много людей.
Тубрук оглянулся, с любопытством оглядел толпу и вскинул брови.
– Здесь собралась едва ли не вся римская знать. Твой отец гордился бы тобой. Я горжусь тобой. – Он помолчал, словно не был уверен, что стоит продолжать. – Твоя мать очень хотела присутствовать, но она слишком слаба.
Юлий кивнул, и Тубрук ободряюще похлопал его по руке, после чего вернулся на свое место.
– У нас в деревне мы просто берем девчонку за волосы и тащим ее в свою хижину, – пробормотал Кабера, шокировав жреца, стоявшего с торжественным лицом. Увидев это, старик весело продолжил: – А если это не проходит, даем ее отцу козу и берем одну из сестер. Так гораздо проще – никаких обид и бесплатное козье молоко для родителя. В молодые годы у меня было стадо из тридцати коз, но мне пришлось отдать бóльшую его часть, так что в результате пришлось жить едва ли не впроголодь. Не самое мудрое решение, но разве можно о нем пожалеть?
Упомянутые между делом примеры варварских обычаев окончательно смутили жреца, но Юлий только усмехнулся.
– Старый ты мошенник. Тебе просто нравится ставить в неловкое положение честных римских граждан.
Кабера громко фыркнул.
– Может быть, – признал он, вспомнив неприятности, которые навлек на себя, когда попытался предложить свою последнюю козу за ночь удовольствия. Тогда это казалось ему вполне естественным, но отец девочки схватил висевшее на стене копье и загнал юного наглеца в горы, где ему пришлось скрываться три дня и три ночи.
Жрец с отвращением посмотрел на Каберу. Сам он был нобилем, но являлся