Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

– Суждения такие высказывались, что между Князевым и Арсентьевым с самого начала были ненормальные отношения, нездоровые. Вот и получилось…

– Что получилось?

– Вот и пропали снимки. И Князев на них погорел…

– А если бы Князев в тот день не оставил бы дверь камералки неопечатанной и снимки не пропали бы, что тогда? – спросил Гаев. – Все равно, рано или поздно погорел бы?

– Наверное, – простодушно сказал Филимонов. – Рано или поздно, но Арсентьев бы его допек…

Павловский, будучи председателем комиссии, не должен был прежде времени высказывать свое отношение к тем или иным фактам, иначе люди, которым он задавал вопросы, могли бы отвечать ему в угоду. Но тут он не стал сдерживаться.

– Значит, все видели, что Князева откровенно подсиживают, и все с этим мирились? И общественность, и партийная организация – все молчали? Здоровый коллектив, ничего не скажешь. Вас же так всех поодиночке можно перещелкать, как рябчиков, а вы будете молчать…

Павловский позволил себе не сдержаться не только потому, что был возмущен, но также и потому, что понимал: необходимо с самого начала повести разговор остро атакующий, выявить все противоречия, все слабинки и от них плясать. Комиссия, инспекция, ревизия – это всегда нападение, розыск; тем же, против кого данное действо направлено, остаются увертки, глухая защита.

Павловский рассчитал правильно – выпад его подействовал. Филимонов набычился, лицо и шея его начали буреть; он так походил сейчас на молодого бычка, который вот-вот возьмет бодаться… Нургис, напротив, начал оскорбленно выпрямляться и запрокидывать назад голову – само негодование, само оскорбленное благородство. Однако оба пока что молчали, блюли дисциплину, ждали, пока начальство выскажется и предоставит им слово.

– Так кто же, все-таки, эти снимки украл? – напористо продолжал Павловский. – Или скажем так: по чьему наущению они украдены?

– Может быть, пригласим Артюху? – сказал Нургис. Его коробил этот тон, как на допросе. – Он, все-таки, первый сигнализировал, и потом это больше по его части…

– Артюху мы тоже выслушаем в свое время, а сейчас нам интересно знать ваше мнение. Кто?

– Ну, – осторожно начал Нургис, – если это удар со стороны м-м-м… Арсентьева, то удар, так сказать, вполне закономерный.

– Почему? – спросил Гаев.

Нургис замялся, обдумывая ответ, и тут Филимонов засопел и неожиданно сказал:

– Потому что больше некому.

Пташнюк нервничал. Внешне это ничем не выражалось: был он по-всегдашнему шумлив, настырен, успевал разговаривать одновременно с тремя посетителями, и в кабинете его, едва он переступил порог, тут же воцарилась атмосфера планерки, еще больше подчеркивающая напряженную больничную тишину в коридоре. У замначальника экспедиции все было как всегда, однако пристальный сторонний наблюдатель, хорошо знавший стиль и манеры Дмитрия Дмитрича, заметил бы в его поведении некую натужность. Он словно бы исполнял чью-то роль: играл точно, профессионально, но все-таки играл.

Он нервничал и не знал, почему. Все у него в полном ажуре, дела идут, контора пишет. Комиссия? Какое ему дело до этой комиссии и до того, что она тут собирается расследовать. Он хозяйственник, и только хозяйственник, отчетность у него в полном порядке, несчастных случаев, связанных с производством, в его цехах не было, серьезных аварий – тоже. Все остальное его не касается, а шить ему чужие дела – этот номер не пройдет.

Такие вот тезисы заготовил Дмитрий Дмитрич на случай, если к нему начнут «прискребаться» по какому-то поводу. Себя же самого успокаивал тем, что если он за последние месяцы и обделал несколько своих делишек, то ушей его там нет, все шито-крыто, концы в воду или… в огонь. «Концы в огонь» – это он сам придумал и тайно гордился тем, что так удачно дополнил народную поговорку.

И все-таки он нервничал. Ему бы втихаря порадоваться, что «патрон» (не без его, не без его, Дмитрия Дмитрича, помощи!) надорвал себе сердце, и теперь распалась та проклятая цепь, которой Арсентьев приковывал его к себе. Теперь он сам себе хозяин и голова. Но радости не было, а была настороженность.

«Комиссия, – думал он. – Шо она расследует, та комиссия, кому отходную готовит? Патрону? То-то, он, говорят, заметушился, замандражировал, даже меня вызвал. А зачем он меня вызвал? Для страховки? Шоб я то… ответственность разделил? А может, шоб с себя вину снять? На меня все переложить? Ишь, гнида… Не выйдет, дорогой патрон. Мы ото в одной лодке: начнешь меня топить – и сам на дно пойдешь. Я-то с моим неполным средним выплыву, а ты куда с двумя университетами? Учителем в ШРМ? Так тебя там быстренько второй инфаркт скрутит…»

Размышляя таким образом, Дмитрий Дмитрич прекрасно понимал, что патрона теперь ему нечего опасаться, тот в больнице и показания сможет давать разве что господу богу, если тот его приберет. А остальные… Остальных Дмитрию Дмитричу тоже бояться нечего, алиби он себе всегда железное обеспечивал.

Да, ничьих разоблачений не боялся Дмитрий Дмитрич, чувствовал себя кругом застрахованным, неуязвимым, – и все-таки нервничал…

Филимонов окончил свой краткий доклад, стал прикуривать, а Павловский подвел в блокноте черту и спросил Нургиса, не добавит ли он чего-нибудь.

– В общих чертах я… м-м… согласен с Леонидом Ивановичем. Все примерно так у Арсентьева с Князевым и происходило. Поэтому-то я и хотел сказать, что это хищение – вполне логический финал развития их отношений.

– Финалом был, скорее, приказ о смещении Князева с должности, но это не суть важно. – Павловский взглянул на часы. – Вы до шести? Да, не густо на сегодня.

– Может быть, пока рабочий день не кончился, камералку посмотрите? – спросил Филимонов. – А дом, у которого, вы говорите, фотографию нашли, – вон он, в окно видать. Тоже можно осмотреть, пока светло.

– Чего там смотреть, – сказал Гаев, – мы не сыщики.

Павловский обвел присутствующих взглядом, предлагая сосредоточиться на предмете обсуждения, и спросил сразу всех:

– Товарищи, давайте вот над чем подумаем: если аэрофотоснимки действительно взял Арсентьев – он это своими руками сделал или чужими?

– Слушай, – ворчливо заметил Гаев, – чего мы тут вчетвером… Позвать Артюху, пусть тоже поломает голову.

– Я имел в виду его попозже привлечь. Впрочем… – Павловский приоткрыл дверь в приемную. – Пригласите, пожалуйста, Артюху.

Повисло молчание. Ждали, обдумывали сказанное и еще не сказанное. Логика диктовала, что в хищении фотографий виноват Арсентьев и только он, – к такому выводу можно было прийти после того, как все высказали свое мнение. Конечно, комиссия – не следствие, заключение может строить и на логических выводах, и все же факты, показания очевидцев были бы незаменимы…

Пауза затягивалась. Наконец появился Хандорин и извиняющимся тоном доложил, что Артюха сейчас занят приемом документации от камеральщиков – конец дня – и зайдет немного позже.

– Подождем, – сказал Павловский и, расслабившись, откинулся на спинку стула.

– Вот что странно, – начал Гаев. – Я Арсентьева знаю давно, он же сердечник, он конфликтов избегает, как черт ладана, для того и Пташнюка при себе держит, а тут… Этот Князев, наверное, склочный тип? – вопрос Нургису и Филимонову. – Знаете, есть такая порода твердолобых правдоискателей. Как носорог, вперед по прямой ломится, пока в стену лбом не упрется…

Филимонов оживился – он любил порассуждать:

– В том-то и дело, что Князев не такой. Парень он спокойный, сдержанный, склочников сам не любит… Ему лишь бы работать не мешали, вот! – Филимонов обрадовался, решив, что нащупал основополагающую черту характера Князева. – Деловой он человек, шибко деловой. Ну, а если уж ему на мозоль наступят, да не один раз, а несколько, – тут он спуску не даст…

– Кто любит, чтобы ему на мозоль наступали? – заметил Павловский.

– Мне кажется, – сказал Нургис, – что первопричина конфликта – психологическая, так сказать, несовместимость, несходство характеров. В этом, я полагаю, все и кроется.

– Мотивировка, которая годится для расторжения брака, но никак не оправдывает конфликт, от которого лихорадит коллектив.

– И тем не менее…

Отворилась дверь, и вошел Артюха с папочкой в руках. Сдержанно сказал общее «здравствуйте», в том числе и Гаеву, самому большому своему начальнику, ничем его не выделив среди остальных, и остался стоять у двери.

– Здорово, здорово, – ответил за всех Гаев, – проходи ближе, присаживайся. Как видишь, отреагировал на твой рапорт, комиссию вот прислали: нас с Аркадием Семеновичем…

Говоря это, он двинулся Артюхе навстречу, пожал ему руку и увлек к приставному столику, усадил рядом с собой.

– Сто лет тебя не видел… Ну, как жизнь молодая, как здоровье?

Все с той же сдержанностью Артюха ответил, что на здоровье не жалуется.

– Еще б тебе жаловаться! – воскликнул Гаев. – Таким воздухом дышишь, такую воду пьешь – и еще надбавки получаешь! Это нам, горожанам, надо надбавки платить: за загазованность, за городской транспорт, за потолки два шестьдесят… Ишь! На здоровье он не жалуется…