— Как?
— Нормально!
— Герой... Не боишься, что скрутит?
— Перед вами матерый рыбак.
— Ишь ты.
— Чем помочь?
— Уборкой!
Болтало основательно. При каждом провале, когда не держало и самолет, срываясь, падал в яму, реберную клетку поджимало к горлу, грудь вспучивалась и каменела.
В салоне как в госпитале — все влежку, скрученно, скомканно, в тяжких изломах, с перекошенными лицами. «Полчаса лету, а им худо; что ж станется с ними через полтора, когда сядем в Иркутске». В здравии пребывали только Иван, невозмутимая коза и, разумеется, летчики.
Ржагин подсел к мужчине, обмякшему в кресле, попробовал разговорить и отвлечь.
— Уважаемый, когда билеты продавать начнут?
Пассажир с неохотою открыл глаза, нахмурился, соображая, и тихо, едва шевеля обметанными пенной слизью губами, в свою очередь, спросил:
— А ты без?
— Ну да, — обрадовался Иван.
— Там же платили, на аэродроме. А ты где был?
— Вы меня разыгрываете.
— По головам считали, двенадцать должно ее. Нарочно за козой посылали.
— Опять про меня забыли. Досадно.
— Может, в Иркутске проверят.
— До Иркутска меня совесть загрызет.
— Чудак.
— А если сознаюсь? Простят?
— Не морочь голову, парень.
— Пакет у вас целый?
— Ой, сгинь.
На аэродроме в Иркутске, вытащив вещи, Ржагин подошел к летчикам и, поблагодарив за полет, признался:
— Зайцем доехал. Нехорошо.
— Что вы?
— Зайцем, говорю.
— Не знаешь, что ему нужно? — спросил летчик напарника. И Ржагину: — Гуляйте, молодой человек. Толковать с вами некогда.
— В таком случае, я на барыш такси отхвачу, не возражаете?
— Чокнутый?
— Наверно.
Летчики крупно зашагали в сторону служебных помещений, а Иван, обгоняя мятых попутчиков, пересек распаренное поле аэродрома и у здания аэровокзала сел в такси.
— На пляж, шеф.
— С мешками?
— Именно, шеф. Именно. В пекло!
— Отчего веселый такой?
— С козой пообщался.
— А.
Солнце, прожарив асфальт, раскалив крыши и нагрев камень, согнало порядочно на пляж горожан.
Выбрав место, погуще усеянное телами, Иван развязал мешок и голосом шпрехшталмейстера объявил:
— Только сегодня! Свежий омуль! Рупь штука независимо от размера!
Ближние глянули недоуменно. Медленно, еще не веря, поднялись, оставляя вмятины на песке. И вдруг суматошно, разом, стали потрошить кошельки. И — наперегонки.
Поняли и дальние, в чем дело, — новость разнесли. Пляжный народ дружно поднялся; наказав сторожить вещи ребенку или другу семьи, кредитоспособные счастливцы, домчав, выстраивали аккуратную очередь-змейку, в считанные минуты растянувшуюся вдоль Ангары метров до пятисот.
— Граждане! — распорядился Иван. — Я вам сервис, а вы мне без сдачи, идет? И предупредите задних, у меня штук сто!
Опоздавшие требовали:
— По одной! По одной на организм!
Мешок худел на глазах, карманы пухли от денег.
Иван взмок.
Отходя с покупкой, благодарили. Или сетовали, что мало привез.
— Иркутяне, дери вас, — ворчал Ржагин. — Богатство под носом, а им бы только пузо греть.
Отдал последнему серебристую рыбину.
— Все! Не поминайте лихом!
— У-у, — загудели те, кому не досталось. — А еще?
— С транспортом перебои.
— А завтра?
— Как знать.
— Можно надеяться?
— Не возбраняется.
Разбрелись.
Иван пристроился у самой воды, сложил, не считая, денежки покомпактнее и припрятал поглубже, взяв только на расход. Оглянулся, нет ли грабителей, и быстренько искупался, глаз не сводя с рюкзака.
Полежал, нежась в теплом чистом песке, покурил.
Написал домашним:
«Не огорчайтесь.
Скоро снова сяду вам на шею. Учтите, я обрюзг и потяжелел.
Кое-куда еще загляну и тогда, даст бог, заявлюсь.
Ин, если опоздаю в институт, походи за меня на первые лекции, ладно?
Улыба».
ВСАДНИК НА ЧАЛОМ КОНЕ
1
Без малого трое суток, один в мягком купе, ехал Ржагин через Сибирь в направлении теперь обратном.
Пил чай, читал газеты (в Иркутске накупил целую охапку и медленно прочитывал каждую от названия до адресов и телефонов) и подолгу смотрел в окно.
А когда опускались сумерки, забывался.
Остывал недопитый чай. Шурша, падала на пол газета.
В черном стекле ему виделись колеблющиеся, зыбкие контуры...
Спору нет, то, время, первые пять лет — самое содержательное, самое живое и памятное. И мама Магда — вот моя настоящая мать.
Но, может быть, это я ее выбрал? Может быть, на самом деле все совсем иначе?
Куда я еду? Домой, к себе? Или в образцово-показательное заведение, которому я на дух не нужен?
Там теперь другая семья, и ни я о них, ни они обо мне — ничего. Мне известно лишь то немногое, о, чем мама Магда писала в письмах, а в письмах у нее жалость и сострадание, немного восторженности и почти никакой нужной мне информации.
Как они там сейчас? Чем живут?..
Ивану привиделся разросшийся дом мамы Магды. Сперва размытым. Но постепенно окно словно бы делалось больше, шире, а сам он как будто куда-то вплывал. Ворвался ветер — он ощутил даже ночную сырость. Видение сделалось резче, контрастнее, проясняясь и проясняясь, и тьма наконец отступила, стих ветер, стало светло и сухо, и дом, и хозяйство, и обитатели показались до того отчетливо, так близко и вживе, что Ивану хотелось коснуться, заговорить — как-нибудь удостовериться, что это не сон...
...Треть окна закрывало яблоневое дерево с тяжелыми нарумяненными плодами. Тянулась влево веселая оградка палисадника, и за ней — просторная округлая мощеная площадь, которую образовали поставленные почти впритык разновеликие, но одноэтажные строения — рубленые избы, сараи, коровник и конюшня, обшитые светлым тесом, беседки, столовая-клуб. В щелку между столовой и крайней избой выглядывал кусочек островерхого забора, по типу острожного, из прижатых тесно друг к другу оголенных стволов, и он понял, что монастырек обнесен этим забором вкруг. Где-то правее, должно быть, школа — по утрам нарядные малыши, девочки и мальчики, проходили с портфелями и ранцами именно туда. В послеобеденное