потешно привскакивая перед набегавшей после отскока волной и задирая голову, чтобы не захлебнуться. У самого берега ощупал дно — по грудь, и замахал веселее. Однако выбрался не сразу, его дважды утаскивало отходящей волной.
— Гребешок, осел! Холку лови!
С третьей попытки Гаврила Нилыч все-таки уцепился за камень и, переждав откат, выбрался на сухое место. И повалился без сил.
Бригадир погрозил ему с палубы кулаком, со стуком и матом обул сапоги и, гаркнув:
— Вперед, братва! — ушел в рубку.
Из бухты выбрались сравнительно скоро. Азиков, посоветовавшись с Перелюбой, взял не прямо от берега, а ветру в лоб.
Сквозь плотную навесь туч, отыскав неприметную щелку, слабенько пробивался рассвет. В открытом море задувало яростнее, волна была выше. Двигались по-черепашьи. За час отошли от залива метров на восемьсот — позади егозисто приплясывал берег, и одинокая фигура Гаврилы Нилыча, казалось, не уменьшалась.
Ржагин напросился к бригадиру в рубку. Остальных Азиков отправил вниз, отдыхать — главная работа впереди.
А волна вскоре пошла с покрывом — высоченная, с хороший двухэтажный дом. Бот, дрожа, взбирался на ее вершину, и на переломе носом смотрел почти вертикально в небо, а затем, будто споткнувшись, несся отвесно вниз, и вот там, в узкой глубокой низинке, перед новым подъемом, волна накрывала с головой, и, пока не схлынет через крышу, в рубке делалось темно и странно, словно на какое-то время они оказывались в недрах моря, близко к самому его дну; потом, истекая змеящимися ручейками, светлело лобовое стекло, и следом в крошечном заднем сквозь толстый мерцающий перекат плавно и постепенно начинала проглядывать небесная хмарь.
— А, земеля? — кричал возбужденно Азиков. — Как?
— Потрясающе! Желанный миг!.. Вот она где, свобода!
— По большому не тянет?
— Ох, командир. Не это сейчас главное.
— Правильно. — Азиков хлопнул Ивана по плечу. — Ты везучий. И я везучий. Не пропадем.
Невольно пригнувшись под волной, шедшей над ними внахлест, Ржагин спел:
— Помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела!
— Трепло! — смеялся Азиков. — Смотри лучше. Если флаг не сбило, скоро наткнемся.
Бот стонал и скрипел под напором волны и ветра. Шлепки и удары, достававшиеся трудолюбивому и бесстрашному судну, они, будучи в рубке, ощущали вживе, словно и им доставалось. Ритм у них был один. Когда летели с горы вниз, непроизвольно напрягались, уперевшись ногами в искосившуюся перегородку, с сильным отклоном, едва не касаясь задней стенки рубки, бригадир теснее сжимал поворотное колесо, а Ржагин цеплялся двумя руками за поручень; когда же тянули в подъем, круто клонились вперед, почти прижимаясь к лобовому стеклу, Бот брал горки трудно, на макушке волны у него начиналась одышка, он бумкал, охал, выстреливал кашлем. Ржагин забеспокоился, выдержит ли, не заглохнет ли — все-таки сила в этой стихии сокрушительная.
— Не впервой штормяга, капитан?
— На этом — первый. А вообще-то не раз.
— Ботам не разрешается?
— Инструкция!
— Я так и думал.
— Хочешь, как Гаврила?
— Поздновато, не догребу, — и закричал, что есть мочи: — Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю!
— Хха-а! Что я говорил? — бригадир суматошно затряс Ивана. — Смотри, улыба! Вот он!
Сверху, с перелома, Ржагин увидел метрах в тридцати чуть справа по борту качающийся на волнах привалившийся штырь, замотанный в промокшее и драное полотнище флага.
— Ты кудесник, бригадир! Факир и колдун!
— Предупреди бездельников. И оставайся внизу — справимся.
— Нет. Устал быть зрителем. Не хочу.
— Без сигнала пусть не выходят. Чтоб приготовились — свистну.
Держась за стены, Иван спустился в кубрик. Здесь, без света, в темноте, когда глазам нет простора и они упираются в стены, переносить качку было сложнее. Говорить ничего не потребовалось — увидев Ивана, они все поняли. Перелюба поторапливал Пашку:
— Ага. И тут чуток перехвати... Порядок. Держит.
Из байкового одеяла они вырезали широкий пояс и с двух сторон прикрепили канатные чалки — получилось нечто вроде цирковых лонжей. Евдокимыч, затягивая узел, нахваливал бригадира.
— Ну, Николай — бес. Надо же, в такой шторм привел.
— Чутье, — сказал Перелюба. — Талант.
Пашка уточнил:
— Значит, я слева.
Ефим Иванович кивнул.
— А я? — поинтересовался Ржагин.
— На стреме, — солидно, как старший, сказал Пашка. — Мало ли что.
Поправили прорезиненные казенные брюки и куртки, проверили, плотно ли сидят и хорошо ли пристегнуты капюшоны.
Молча ждали, вслушиваясь в рев моря.
Вскоре Азиков по-разбойничьи свистнул.
Перелюба приладил на бедрах пояс, еще испробовал на натяг, один конец веревки скомкал в руках, второй передал Евдокимычу.
Пашка пристроился третьим.
Ржагин посторонился, пропуская их к лестнице.
— По правому! — крикнул Азиков. — По правому, Ефим!
Выдернув дверку, Перелюба скользнул на палубу и сразу лег, уцепившись за дощатый порожек. Иван проскользнул в рубку, чтобы видеть и не мешаться. Волна схлынула. Поднявшись, Перелюба осторожно, широко врозь ставя ноги, двинулся по направлению к корме, перебирая руками по внешним настенным опорам. Евдокимыч, уперевшись сапогом в порог, по мере того, как Ефим Иванович удалялся, отпускал страховку. Предупреждая очередной наскок волны, Перелюба ложился ничком, ухватившись за какую-нибудь стойку, или крюк, или выступ, пережидал. Вода скатывалась в море, и он поднимался и ощупкой шел дальше, дергая за канат, сигналя Евдокимычу: можно еще отпустить. Свернул за угол, прополз к левому борту, и в следующий просвет, развернувшись, ловко швырнул второй конец веревки Пашке. Теперь Перелюбу страховали надежнее, с двух торон, он уже не вжимался в пол, не ложился, а лишь приседал, скорчившись, перед новой волной, подставляя горбатую спину. Пашка и Евдокимыч держали согласно, крепко, не ослабляя без нужды, еще и Азиков зорко следил, подсказывал. Руки у Ефима Ивановича высвободились. Подергав справа, со стороны Евдокимыча, попросил, чтоб подпустили к краю. Выдернул из уключин багор. Перекатная волна накрывала его, обтекая упруго, как камень. Корма плясала бешено, и он почти не продвигался, то взлетая, то упадая, вжимаясь в тряский качающийся пол. Николай развернул бот и так поймал обороты, что они практически стояли на месте. Подъездок крутило, разворачивало, а