Правда, этот экипаж был громадных размеров – такие экипажи служат для перевозки целых семейств наездников и ярмарочных силачей. Тонкая струйка дыма, выходившая из черной трубы, говорила о том, что в этом экипаже кто-то живет.
На анонсе можно было прочитать надпись, составленную громадными буквами: «СЕГОДНЯ СПЕКТАКЛЯ НЕТ».
У этого-то экипажа и остановился господин Бланшар.
Он надавил кнопку, и внутри раздался звонок.
Тотчас же, как фигурка из коробочки с сюрпризами, из огромного экипажа скорее выскочил, чем вышел, ливрейный лакей.
При виде двух посетителей он поспешно спустился по ступенькам.
– Соблаговолите подняться туда,– сказал господин Бланшар Филиппу Бейлю.
– Подняться… туда?
– Да: ведь я там и живу.
– Вы шутите!
– Я покажу вам дорогу.
И господин Бланшар первым поднялся по ступенькам.
Филипп последовал за ним.
XX
ЖИЛИЩЕ ГОСПОДИНА БЛАНШАРА
Пройдя некое подобие передней, размеры которой словно увеличивались благодаря настенным рисункам, изображавшим колоннады и голубые дали, они очутились в великолепной гостиной. Если внешний вид этого жилища на колесах был скромным с заранее обдуманной целью не возбуждать любопытства зевак, то внутри оно представляло собой самый роскошный дворец, в котором когда-либо обитали все боги искусства и промышленности.
Нужно ли в этих обстоятельствах сообщать или же напоминать нашим читателям, что во времена не столь отдаленные один из наших бывших министров, который стал историком и который, намереваясь написать очерки по топографии, приказал сделать себе вот такой же экипаж, один из тех громадных вагонов-квартир, которые позволяют наслаждаться одновременно и быстрой ездой, и радостями постоянной роскоши?[76]
Поднявшись вверх по течению времен, мы увидим, что Людовик XVI заказал для своего бегства такую же карету, только она оказалась чудовищно неуклюжей; она была предназначена для всей королевской семьи, для придворных и для слуг, а потому в ней было несколько отделений. Эта карета сломалась после того, как проехала несколько почтовых станций.
Карета господина Бланшара была сделана по его личным указаниям и почти у него на глазах.
У господина Бланшара был тонкий вкус: его замыслы, для осуществления которых он нанял самых лучших рабочих, были исполнены совершенно безупречно. Об этом его «доме» можно было сказать, что это поистине шедевр экипажного дела. Совершенство рессор избавляло седоков от малейшего толчка; собственно говоря, это были уже не рессоры – это были мерные ленты. Шум не проникал в карету: его не пропускали ковры, толстые и широкие, как травостой нормандских холмов; он окончательно заглушался вечером, когда окна закрывались ставнями, прикрепленными как снаружи, так и внутри.
Внутри же кареты были чудеса художественной резной работы: стол, который мог сколько угодно раздвигаться или же уменьшаться до размеров круглого столика на одной ножке; громадные многогранные зеркала, размещенные таким образом, чтобы пространство кареты увеличивалось до бесконечности, ибо они повторяли его отражение; картины, библиотека, где переплеты работы Ньедра или Дюрю, подобно роскошной мантии, покрывали произведения великих авторов; оружие на случай нападения; букеты жирандолей – вот что прежде всего охватывал взгляд в миниатюрной гостиной, куда господин Бланшар ввел Филиппа Бейля.
Все это, подобно цветам, оживало под дневным светом, который падал сверху и резкость которого, так же как и резкость звуков, легко можно было умерить.
Две прекрасные лошади приводили в движение этот фургон в Париже, и четыре – за его пределами; мы уже сказали, что по внешнему виду этого фургона немыслимо было догадаться о чудесах, заключенных внутри него, и прохожие думали, что это был ярмарочный дилижанс, а еще чаще – что это экипаж Газовой компании.
Господин Бланшар только привнес в нашу цивилизацию нравы арабов-кочевников с той лишь разницей, что простой шатер конической формы он заменил квадратным и к тому же великолепным.
Все это он попытался объяснить Филиппу, едва они уселись на восхитительные мягкие кресла со сплошной обивкой.
– Откровенно говоря, господин Бейль, для холостяка или для вдовца, другими словами – для человека которого ничто не удерживает и не зовет жить на одном месте, нет ничего более тиранического, чем оставаться на этом месте; не так ли? Не лучше ли поступать так, как поступаю я, то есть жить повсюду?
– По правде говоря: господин Бланшар, я еще не вполне постиг преимущества вашей системы. Сколь бы удобным, сколь бы элегантным ни был ваш вместительный экипаж, мне все же представляется, что ему всегда предпочтут красивый дом солидных размеров.
– Кто предпочтет? Рутинеры, люди, которых приводит в ужас любой прогресс, любое улучшение. Жить в доме значит приноровиться к самым серьезным помехам, к самой длительной скуке, а постепенно и к совершенно невыносимым мучениям. Не подумайте, что я преувеличиваю. Приведу пример: я выхожу из Клуба, и вот я вынужден идти или приказать отвезти меня в «мой дом». Но если даже он поблизости от Клуба, я теряю десять – пятнадцать минут, пребывая в дурацкой бездеятельности. Придет ли мне фантазия отправиться в Булонский лес или еще дальше, в открытое поле, я вынужден заниматься скучнейшими подсчетами и соображениями, чтобы вернуться домой засветло… Что вы сказали?
Филипп не сказал ни слова; он хохотал.
– Мой дом, мой дом! И ведь говорят, будто есть люди, испытывающие невыразимую радость, когда они произносят эти слова! А лучше бы они сказали «моя тюрьма»! Человек, у которого есть свой дом, уподобляется господину Вотуру[77]: он не может ни жить, ни дышать за его стенами; малейшие его желания подчиняются этой каменной громаде, которая его поджидает, которая его требует; он и хотел бы отправиться в путешествие, но что же будет с нею? Это не у вас есть дом – это у дома есть вы!
– Это напоминает собаку Бомарше,– заметил Филипп.
– И вот я рассудил за благо избавиться от этих смехотворных терзаний. Вместо того, чтобы по обязанности каждый вечер возвращаться к своим пенатам, я сделал так, что мои пенаты следуют за мной всюду, куда бы я ни отправился.
– Да; вы точь-в-точь улитка в своем домике.
– Чего мне здесь не хватает? Вот моя гостиная, а вот здесь моя спальня.
Господин Бланшар толкнул дверь, за которой открылась взору увешанная коврами, подбитая ватой, обшитая бахромой пещера; некое царство покоя, о существовании которого никто никогда и не мечтал и который зовется блаженным сном.