— Убирайся вон! — сказала она бесцветным голосом. — Слишком долго твоя проклятая семья обреталась под моей крышей.
— Замолчи, дура! — Анжелика пожала плечами.
Она подошла к лестнице и подняла глаза на сестру.
— Я уйду. Но прошу тебя принять невинных детей, они ведь не могут причинить тебе зла.
— Вон! — повторила Ортанс.
Анжелика повернулась к Барбе, сжимавшей в объятиях Флоримона и Кантора.
— Я поручаю их тебе, Барба, добрая моя девочка. Вот, возьми деньги, это все, что у меня осталось, и покупай детям молоко. Кантору кормилица не нужна. Он любит козье молоко…
— Убирайся! Убирайся! ВОН! — все громче вопила Ортанс.
Она принялась топать ногами.
Анжелика подошла к двери. Оглянувшись, последний взгляд она бросила не на детей, а на сестру.
Свеча, дрожавшая в руке Ортанс, отбрасывала пляшущие тени на ее искаженное лицо.
«Неужели, — подумала Анжелика, — это с ней мы высматривали, как призрак Белой дамы, с вытянутыми вперед руками, проходит по залам нашего замка Монтелу? И прижимались друг к другу, дрожа от страха в нашей огромной кровати…»
Анжелика вышла и закрыла за собой дверь. На мгновение она остановилась, глядя, как один из клерков, взобравшись на табурет, зажигал большой фонарь над конторой мэтра Фалло де Сансе.
Затем повернулась и пошла по улицам Парижа.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Ночной Париж
Глава 22
Парижская ночь. — Великий Кесарь, король оборванцев, готовится к встрече с подданными на кладбище Невинных. — Гнилой Жан рыщет по городу. — Грязный Поэт, устроившись между копыт бронзовой лошади, наблюдает, как мимо него проходят бандиты. Среди них — Весельчак и Родогон-Египтянин
НАСТУПИЛА оттепель, и этой ночью в Париже слышится звон капели.
Тает снег на крышах и в желобах. Даже желтая луна кажется мокрой.
В ее медовом свете раскачивается на Гревской площади новый повешенный. Бьют куранты на городской Ратуше, и наступает час молитвы. В своей лавке колбасник с Гревской площади молится вместе с женой и детьми перед маленькой статуей Святой Девы, пристроенной между двумя окороками.
«Помолимся, — говорит он, — чудные дела творились сегодня, женушка. Да будет милостив Господь ко всем этим казненным».
Крысы грызут стены или проворно перебегают грязные улицы под ногами запоздавших прохожих, которые вскрикивают и хватаются за шпаги.
Паре состоятельных горожан, которая, ежась от боязни перед обступившей их темнотой, выходит из театра Бургундский отель, Форфан-Тюльпан услужливо предлагает посветить дорогу. Он проводит их до Королевской площади[73] и получит несколько монет, если только по пути им не встретится какой-нибудь головорез из той же шайки, что и сам Форфан. Тогда вдвоем они ловко освободят парочку от лишнего груза плащей и кошельков, а затем под ручку отправятся к кладбищу Невинных, куда их позвал король нищих — Великий Кесарь.
В своем логове в предместье Сен-Мартен Великий Кесарь готовится предстать перед своими вассалами. Его шут и возница, Бавотан, устилает повозку владыки дворянскими плащами, что принесли из своих походов уличные грабители. Главный помощник Кесаря, Паленый, предупреждает о том, что Кесарю предстоит решить деликатный вопрос: надо уладить спор между двумя главарями банд нищих — Весельчаком, который обосновался в старинной Нельской башне, и Родогоном-Египтянином из предместья Сен-Дени. На стороне Весельчака сила, потому что его банда контролирует все парижские мосты, ворота университетского квартала и берега Сены, но и Родогон опасен, ведь ему подчиняются цыгане и гадалки.
Отвратительный Гнилой Жан идет по улице, прижимая к себе младенца. Он заплатил за этого ребенка двадцать су кормилице из городского приюта для подкидышей, которых оставляли за собором Парижской Богоматери. Малыш не старше шести-семи месяцев, и еще не поздно вывихнуть ему ручки или ножки, чтобы изуродовать, прежде чем отправлять с одной из маркиз[74], которая будет клянчить с ним милостыню. А может, его купит колдун Лесаж и его сообщница, колдунья Ля Вуазен. Колдунам дети нужны для жертвоприношений на черных мессах. Тут есть над чем пораскинуть мозгами… За последнее время дела пошли куда лучше. Да, с тех самых пор, как этот проклятый священник Венсан де Поль больше не подбирает брошенных на пороге младенцев и не отправляет их невесть куда. Жан спешит. Сегодня все нищие собираются на кладбище Невинных. Придется плюнуть в таз[75]. Эх, кабы не тяжелые времена! Но Коротышка-Ролен — великий владыка, и это справедливо, что приходится платить ему дань.
На Королевской площади под одним балконом дерутся дуэлянты, а под другим звучит романс.
Артемиза, Роксана, Гликерия, Кризола — прелестные жеманницы из квартала Маре, привлеченные пением и зрелищами, выглядывают из окон.
На улице предместья Сен-Антуан, в своем отеле Бове, Кривая Като принимает на ложе крепкого юнца. У него гладкое, как слоновая кость, лицо и только подбородок чуть колется золотистым пушком. Писаный красавец. Из этого щенка, неловко резвящегося в постели, выйдет великолепный любовник. А пока он еще не слишком честолюбив. Мадам де Бове с ностальгией вспоминает о Гизе, который был с ней так щедр, и о маркизе д'Олоне, женившимся месяц тому назад.
Против воли на ум приходит жестокая пародия на Карту Страны нежности, сочиненную этим гнусным Бюсси-Рабютеном[76], который слывет остроумным:
«Между Олоном и Гизом находится Бове-Тухлятина. Маленький городок с отталкивающего вида домами расположен глубоко в низине, куда нечасто падает луч солнца. Но не стоит удивляться тому, что знатные и достойные люди частенько останавливались на ночь в столь неприглядном месте: ведь отсюда начинается главная дорога в город Донна Анна, где заключались все торговые соглашения во времена строительства крепости Людовик.
С тех пор как строительство крепости завершено, в Бове больше не заглядывают высокопоставленные государственные деятели, и город охотно принимает людей пониже рангом и совсем неизвестных, так как расходы в нем невелики. Но зато эти люди заботятся о том, чтобы поддерживать пехоту…»
Мадам де Бове выплакала над этим ядовитым памфлетом свой единственный глаз, и Людовик XIV в третий раз отправил в Бастилию его автора.
Чуть поодаль спит в глубокой ночи, подобно гигантскому киту в темных глубинах океана, огромная крепость Бастилия.