В конечном счете Большой совет в полном составе выбирается на крышу дворца через слуховое окно в мансарде. Дорога, по которой предстоит идти, узкая и выглядит ненадежной, зато дневное солнце не оставило на крыше и следа от снега.
— Будьте осторожнее, сир, не споткнитесь.
— Ничего, ничего, — отвечает монарх, — я сниму туфли и понесу их в руках, так вернее.
Бонтан стонет:
— В водостоке мокро, Ваше Величество простудится.
— Когда вернемся в кабинет, отогреемся гренками и вином.
— Теперь, — объявляет де Гиш, высланный вперед в качестве разведчика, — нужно пройти по черепице до каминной трубы.
— Черт возьми! — ворчит король, цепляясь покрепче.
— Это еще не самое трудное, — усмехается Вард, осторожно опуская в камин веревочную лестницу.
— Ну, сир, — суетится Пегилен, — настал момент для атаки. Я пойду первым.
— Хорошо, но не занимайте все зимние квартиры на правах победителя.
— Ничего не бойтесь, сир. Я подожду, пока на зимних квартирах не расположитесь сначала вы.
— Что касается меня, остаюсь на городских укреплениях, — с усмешкой отзывается маркиз де Вард, — у нас с Бонтаном как раз хватит сил, чтобы держать лестницу.
Пегилен де Лозен, уже почти нырнувший в трубу, высовывает оттуда свой гасконский нос.
— Ах да, с того времени, как Вард взял Суассон, он удерживается на этой позиции.
— Ну, вход в эту крепость открыт для всех, — замечает король.
Маркиз ждет, пока его августейший повелитель скроется в трубе, потом пожимает плечами. Он и Бонтан крепко держат лестницу, дергающуюся резкими рывками. Луна прячется в облаке, и тут же становится совсем темно. Вард скалится, как готовый укусить пес, и ворчит:
— Точно, с этой шлюхой Суассон так оно и есть!..
Но, святой Дени, почему ему никак не забыть другую женщину, с зелеными глазами?.. Божественная кожа! Вот ощущение, которое он помнит с того момента, как короткое мгновение силой сжимал ее в своих объятиях. Ее изящная спина и округлые бедра подобны шелку, от одного прикосновения к которому все тело пронизывает дрожь!
Вот миг, воспоминание о котором неотступно преследует его, воспоминание, из-за которого он с неприязнью относится к этому дурацкому походу.
На самом деле мадемуазель де ля Мотт совсем не ждет Его Величества, а другая фрейлина, живущая вместе с ней, еще меньше ждет Пегилена — он даже ее имени не знает.
Но нет на свете девушек более нежных и уступчивых, чем фрейлины. Мадемуазель де ля Мотт разве что прикрывает рот рукой, чтобы не вскрикнуть чересчур громко при виде своего царственного любовника, черного, как трубочист.
Ни слова протеста, никаких восклицаний. Не будем забывать, что из-за двери слева доносится храп мадам де Навай, а дверь справа ведет в опочивальню королевы.
* * *
Королева, одна в огромной постели, ждет короля и тщетно борется со сном. Король ведь всегда работает допоздна.
Инфанта Мария-Терезия думает, что ожидание и есть ее удел. Ведь Людовик — такой внимательный супруг, и мужчину красивее нельзя себе представить даже в мечтах.
Мария-Терезия привстает, опираясь на локоть, и тотчас из полумрака комнаты выныривают и приближаются к королеве две приземистые тени. Ее карлик и карлица. Они-то всегда здесь, преданные и неуклюжие, печальные и забавные, они спят вместе с собакой в темном углу, занавешенном гобеленами.
Королева просит карлицу приготовить ей густой шоколад со взбитыми яйцами и корицей. Она будет медленно тянуть напиток и мечтать об Испании…
* * *
Король нежится в объятиях мадемуазель де ля Мотт-Уданкур; целуя ее, он перепачкал сажей свежее личико своей избранницы.
А Пегилену немного не по себе. Ему нравятся трудности, связанные с одержанной победой, и глаза его дамы — большие, светлые, хотя и испуганные. Неужели ему первому суждено обучить таинству любви эту изящную фарфоровую статуэтку, которая выскальзывает из его объятий?
— Скажите-ка мне, сердечко мое, — шепчет он, — вы девственница?
Невинная дева прыскает со смеху. Ну что ж, значит, можно договориться. Она над ним потешается, вот и все. И понятия не имеет, что там, на крыше, де Вард и Бонтан зевают, дрожат от холода и держат лестницу; она не подозревает, как дорого время. Какого дьявола, нужно пользоваться тем, что пока оно есть! Ага! Вот уже лучше. Эта милочка действительно прелестна. Странно, как это он до сих пор ее не замечал. Но почему ему кажется, что он уже очень хорошо знает юную деву? Что-то знакомое слышится в ее смехе…
Уходя от своей дамы, он умоляет:
— Скажите, радость моя, как вас зовут?
Она шаловливо улыбается.
— Скажите сначала, как зовут вас.
— Ладно, я — Пегилен. Неужели вы не узнали меня?
Она опять смеется.
— Пегилен-трубочист.
Наконец она снисходит до его просьбы и с детской серьезностью сообщает:
— Меня зовут Мари-Аньес де Сансе.
* * *
В своих апартаментах в Лувре кардинал Мазарини почувствовал приближение смерти. Сегодня он распорядился, чтобы его доставили во дворец на Новой улице Малых полей. Там он осмотрел великолепную библиотеку, в которой Габриэль Нозе[80] собрал 35 000 фолиантов, за огромные деньги привезенных из Голландии, Фландрии, Италии и Англии. Затем кардиналу захотелось взглянуть на свою невероятных размеров конюшню, которую иноземцы считают восьмым чудом света. Он улыбнулся, вспомнив великолепные вышитые попоны для мулов, и как святые отцы-театинцы[81] выпрашивали их у него, чтобы украсить ими свою церковь.
Но, возвращаясь с прогулки, кардинал потерял сознание. Он знает: смерть близка. Он уходит из жизни, оставляя на земле столько прекрасных вещей, добытых тяжелым трудом и унижениями.
Возле камина за маленьким столом Кольбер, правая рука кардинала, что-то пишет скрипучим гусиным пером.
* * *
Свечи почти растаяли, и гости, припозднившиеся у мадам де Суассон, покинули Тюильри. Они пьяны и, плутая по улицам предместья Сент-Оноре, кричат, стучат по навесам лавок, а забавы ради тушат фонари.
Мадам де Суассон, чье сознание слегка затуманено нежными винными парами, возвращается в свои покои. Благодаря ей этот мрачный Лувр наконец-то ожил для роскоши и развлечений. Днем — танцы и праздники. Ночью… радости любви. Олимпия Манчини, графиня де Суассон, никогда не остается в постели одна. Но иногда прекрасная итальянка испытывает легкое беспокойство. Не оставит ли ее Бард?.. После того как ей пришлось отказаться от короля, околдованного чарами ее несносной сестрицы Марии, Олимпия так гордилась тем, что завоевала и приручила Барда, хищника с жестокой улыбкой… Но вот уже некоторое время он кажется ей каким-то отстраненным, далеким. Он набирается сил. Его перестали задевать ее язвительность и презрительные замечания.